Блог прозы Дмитрия Невелева

Узор на стекле был неправильный. Пэтро хорошо знал, какими бывают ледяные рисунки. Это или листья деревьев, реже папоротника, если же мороз за окном больше двадцати градусов, то могут появиться геометрические фигуры — пятиугольники, восьмиугольники, но никак не буквы, складывающиеся в слова. Надпись гласила - «Завтра». Он подышал на лед и тщательно затер надпись. Домой он пришел замерзший, потому что разгребать снег, навалившийся за ночь, пришлось полдня, только чтобы добраться до своей будки сторожа на автосвалке. Надпись вновь была на месте, она изменилась: «Завтра ты умрешь». Стирать ее он не стал. Наверное, дети, устало подумал Пэтро. Изобретательные современные дети. Приложили что-нибудь снаружи, может быть полоски металла. Металл ведь проводит холод? Или электричество? Чертов металл проводит какую-нибудь херню! И они это сделали! Он в ярости швырнул ключи от дома в чашку у зеркала в прихожей и промахнулся. Поднимая их, он уже знал, что дети тут не причем. Пэтро никогда не испытывал угрызений совести. Да собственно он сам и не убивал никого. Его работа заключалась только в том, чтобы прятать улики — заливать тела бетоном, сжигать одежду. Закапывать то, что невозможно уничтожить огнем. Бизнес был нехитрым. Его напарник Анхель голосовал на дороге. В укромном месте на подъездах к свалке душил «бомбилу» удавкой. Машину они продавали или разбирали на запчасти, деньги и золото делили. Обычное дело, не слишком даже выгодное. На скромную жизнь хватало. Прошлой зимой в пригнанной Анхелем машине он нашел на заднем сиденье годовалого мальчика в переноске для детей. Как напарник его не заметил, когда садился в машину, уму непостижимо. Да и что за идиот подрабатывает извозом с ребенком на заднем сидении? Тогда он заспорил с Анхелем. Пэтро хотел оставить находку у какого-нибудь дома. Анхель утверждал, что это опасно и велел от него избавиться. В конце концов Пэтро, не придумав лучшего, вынес переноску на мороз и оставил в сугробе. Ребенок даже не проснулся и, как убеждал себя Пэтро, ничего не почувствовал до самого конца. Сегодня, засыпая, он вроде слышал детский плач на улице. Наверное метель в печной трубе, убеждал он себя, всматриваясь в темноту. Утром потеплело, последние свирепые холода отступали, через месяц начнется весна. Ледяная корка на окне растаяла и надписи не было. Пэтро облегченно вздохнул и отправился на работу. Сегодня в будке его ждал Анхель. Что-то рано, обычно напарник появлялся только с наступлением темноты. Анхель попросил посмотреть карбюратор своей шкоды. Пэтро иногда чинил его развалюху. Когда Пэтро открыл капот и нагнулся над мотором, Анхель накинул ему удавку на шею. Все произошло быстро, Пэтро почти сразу потерял сознание, успев только подумать: «Так вот как это бывает», поскреб сапогами по подтаявшему снегу, дернулся и затих. Анхель отнес тело в багажник. Менять исполнителей время от времени было его привычкой. Поэтому он так долго и работал в этом бизнесе. Анхель достал из кармана мятую пачку сигарет, вытащил одну и закурил. Прикуривал он только от спичек, зажигалок не признавал. Считал, что газ меняет вкус табака. Небо сегодня с утра очистилось, ярко светило солнце. Под навесом будки накапала с таявших сосулек лужица воды. В ней купались суетливые воробьи. «Сумасшедшие, сумасшедшие птицы», подумал Анхель.

Эпистол слишком мало, а те, что приходили, были ни о чем. Вместо того, чтобы подробно живописать быт, обычаи и порядки, важнейшие мелочи самого течения жизни Империи, расходы на хозяйство, количество пахотных земель, положение и взгляды крестьян, уклад помещичьей жизни, в них большей частью были сетования на дороговизну мяса, падение цен на хлеб и пеньку, сплетни о соседях и даже жалобы на женское непостоянство. Может быть я сам даю неверные инструкции? Нет, изложено было так, что самый дремучий бирюк мог уразуметь, что от него требуется. И добро бы для себя старался, ведь о благе любимого Отечества радею. Он подошел к окну, выходившему на бульвар. Из него были видны чахлые деревца и проезжающие экипажи. Недавно прошел дождь и прибил всегдашнюю московскую пыль, отчего не слишком здоровым легким было покойней. Резко пахло навозом. В газетах пишут, что в Лондоне многие пользуются самодвижущимися экипажами на пару, которые со временем, наверное, получат всеобщее употребление и наши города наконец очистятся от непременных куч навоза и дурного запаха. Он бросил взгляд на рукопись, лежащую на конторке, вместе со счетами и нераспечатанными письмами. Книга почти закончена, получается ровно то, что от него требовало христианское направление духа и прежде всего ответственность перед многочисленными читателями, ведь только от писателя зависит нравственное надзидание и самое духовное напитание паствы. Иногда он так и думал — моя паства. Вот кто они! Жалел, что в юности не выбрал духовное поприще. Еще не поздно и все в руках Божиих. Скольких заблудших он мог бы обратить к Богу нашему Иисусу Христу? Но сокрушаться нечего, каждый должен быть пригоден на своем месте. Если, к примеру, тебе довелось родиться полицмейстером... Он улыбнулся. Что за чушь я несу? Родиться полицмейстером! Надо проветрить голову. Взяв трость и надев цилиндр, он вышел на улицу. У подъезда поклонился незнакомой даме с узелком, что пристально на него посмотрела и направился к Никитским воротам. В кондитерской «Парижанина Ивана Парамонова» взял кофию и булочку с корицей. Пристроив цилиндр на столик, наблюдал за гуляющими. Вот грузный старик с пышными бакенбардами под руку с девушкой. Верно дочка. Глаза ее опущены долу. Он что то ей говорит, тряся брылями, как у охотничьей собаки. Наставления, что же еще? Дочка украдкой смотрит на фланирующих кавалеров. Он отставной чиновник, может быть даже в чине тайного советника, дочь на выданье и препрыткая, притворная скромница. Будет обманывать мужа с любовником, а дружка еще со многими. В обществе пользоваться уважением, супруг ей оставит огромное состояние, которое она приумножит, пустив в оборот и занявшись откупами. Заиграется на бирже и неудачно, остатки, уже в почтенном возрасте спустит где-нибуть в Ницце на молоденьких жиголо. Почит в своей постели, исповедавшись и причастившись. окруженная толпой многочисленных родственников, надеющихся поживиться. Хороши же они будут, когда вскроют завещание! Он представил себе их вытянувшиеся лица и захохотал. Сидящие рядом с укоризной на него посмотрели. Смешавшись, он схватил цилиндр и вышел на улицу. Вновь накрапывал дождь, а редингот он оставил дома. Как бы не простыть, мучали ревматизмы. Понадеявшись на переменчивость погоды и скорое возвращение солнца, он продолжил путь, решив прогуляться до Тверской. Вторая книга «Душ» решительно лучше первой. Но так и должно быть, ведь наша жизнь это лесенка к Богу. Отчего же тогда нет радости? Бывало, когда пишешь, себя не помнишь, время пропадает вовсе, сел в шесть утра, вроде четверть часа прошло, а глядишь на часы и видишь, что обед пропустил, да и вечереет. Чувствуешь голод сильный и радость от листков, сплошь исписанных. А теперь радости нет. Странно. Хотя нет, что же я? Труд оттого и называется так, что приносит только усталость. На старославянском труд еще означал и горе, и даже смерть. Хотя смерти нет, конечно. Есть только блаженство слияния с Христом. Отчего же страшно так засыпать? Маловерен и грешен, слаб и лукав, прости Господи! На Тверской он осматривал витрины, вновь удивляясь большим стеклам. Как они их делают? Долго стоял у дагерротипии, рассматривая изображения незнакомых дам и господ. Но войти не решился. Наконец выглянуло солнце, позолотив купола, зазвонили к вечере и он зашел в Иверскую. В часовне было покойно, народ стоял по преимуществу простой, пахло кислым и он поморщился, затем устыдившись, молился. Батюшка читал службу по старому чину, без сокращений и привычное чувство благоговения охватило его. Сладко пахло ладаном, дрожали огоньки от свечей на золотых окладах темных икон. Прихожане вторили попу нестройными голосами. Вот где рай, подумал он и прослезился. После службы от свежего воздуха закружилась голова и он взял пролетку. Трясясь по неровной мостовой, забыл о ревматизме и заботах своих. Мошенник кучер по приезду потребовал двугривенный. За такие деньги можно полдня ездить, спорил он, но извозчик сетовал, что высоки цены на овес и не уступал ни гроша. Расплатившись, он в сердцах крикнул: - Чтобы тебя чорт взял, перекрестился и поднялся к себе. В комнатах было холодно и он приказал растопить печь, подать чай и что-нибудь перекусить из того, что осталось от обеда. Наскоро поужинал холодной телятиной, прочел молитвы и, переодевшись, улегся в кровать. Задул свечу и стало темно. Подумал, что бездна, вот она, рядом — мрак и скрежет зубовный. Стало страшно. Начал читать вслух «Богородица, Дева, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, Благословенна Ты между женами и Благословен Плод чрева Твоего..», потом «Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя..», затем вспомнилось любимое место в последовании ко Святому Причащению, где Иисус Христос именуется Начальником тишины. Как хорошо, Начальник тишины.. Вспомнилось, какие необыкновенные тянучки покупала маменька ему на ярмарке. Царствие небесное покойнице, прошептал он и легко заснул.

Родственники начали съезжаться с самого утра. Дядя Шломо с племянницей Биной, старший брат Йосеф, двоюродная сестра Мириам с тремя малолетними хулиганами-сыновьями, школьный друг Мишка по прозвищу «Шаровая молния» и множество других, чьих имен он не помнил. К полудню появились друзья отца по службе, соседи и совсем незнакомые люди. Все выражали соболезнования, говорили обычные в таких случаях слова утешения. К счастью, жена Бориса — Светлана, взяла на себя все хлопоты и общение с гостями. Борису хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Он очень устал за последний год. Отец уходил тяжело. Терминальная стадия рака неприглядное зрелище. Несмотря на уколы морфина, отец, находясь уже в беспрерывном забытьи, все время стонал, временами бредил. Тело последнюю неделю отвергало не только пищу, но и воду. Нанятая сиделка из больницы, как казалось Борису, слишком грубо обходилась с умирающим, когда обтирала его губкой и меняла простыни, но его уверили, что она опытный специалист и лучше не найти за любые деньги. Когда это случилось, он испытал облегчение. После кладбища большинство гостей разъехалось, остались только самые близкие. После воспоминаний о покойном завязалась общая беседа. Мириам, по обыкновению, жаловалась на мужа-неудачника, который опять прогорел. На этот раз он затеял изготовление украшений из финиковых косточек, уверяя, что глупые американцы, помешанные на экологии, будут их раскупать как горячие пирожки в голодный год. Снял помещение, нанял работников и все это на ссуду в банке. Теперь у нас из-за этого шлемазла, плакалась Мириам, финиковые косточки вываливаются отовсюду, я даже обнаружила их в постели, на которой мы спим. И еще непогашенная ссуда! Все кивали, не слушая ее. Дети сестры мучили кота Мортимера на кухне и, судя по звукам, такое обращение его мало радовало. Мишигене Мишка затеял спор о молчании бога с Йосефом и оба раскипятились. - Где был твой бог во время Катастрофы, или когда наши танкисты горели на Синае в шестидневную войну? - почти кричал Мишка, оправдывая свое прозвище, - Где он был, когда взорвали дискотеку с подростками? Почему Он не сделал так, чтобы этот грязный козоеб (Миша, тут дети, - укорила Светлана) не сломал ногу, пробираясь через Стену? Или откуда он там пришел? Почему у него внутренности горлом не пошли от выпитого перед этим сладкого кофе с гвоздикой? Йосеф объяснял, что люди просто не замечают знаков, которые подает Бог. Может это был неожиданный телефонный звонок, или птица, севшая на ветку у дома. Каждому погибшему наверняка был знак. - А тем, кого Гитлер сжег, тоже знак был? - напирал Мишка. Йосеф, вспотев от напряжения, неуверенно проговорил, что штурмовики же рисовали звезды Давида на домах и заведениях, принадлежащим евреям, надо было уезжать. - То есть они сами виноваты в своей смерти, это ты хочешь сказать? - не унимался Мишка. Нет, конечно, - растерялся вконец Йосеф, - Но ведь молчание Бога известный богословский вопрос, он веками обсуждается и люди поумнее нас с тобой не пришли к единому мнению на этот счет. - Единственное истинное объяснение молчания бога, это то, что его нет! Не умножай сущности без причины! Йосеф обиделся за своего Бога, но промолчал, желая закончить разговор. Борис уже тяготился всем этим балаганом. Но тут выручила Светлана, пригласив всех к ужину. Мириам опять жаловалась на мужа, малолетние хулиганы плевались виноградными косточками друг в друга, а Бина кормила кота гефилте-фиш, отчего Мортимера стошнило прямо на ковер. Весь день молчавший брат отца Шломо поднял бокал и предложил выпить за покойного брата, за его доброту и человечность, любовь к детям и верность друзьям. Мириам наконец заткнулась. Светлана уже вымоталась, но улыбалась всем и подкладывала лучшие кусочки детям. - О знаках, неожиданно проговорил Шломо. - Каких знаках? - не поняла Мириам, оттирая подливу с подбородка ближайшего к ней сына. - Я хочу рассказать о знаках, которые подает нам Бог. Когда мы с вашим отцом были детьми и жили в России, то ходили в обычную русскую школу. Я на класс старше Ильи, потом мы сравнялись, так как я просидел два года в одном, но это не важно. В нашем классе был задира и, как я сейчас понимаю, обычный школьный садист Олег. Отец его был строителем и по обыкновению пил запоями, мать забитая женщина, работала у нас же в школе уборщицей. Так что рос он на улице и воспитание имел дворовое. Развился он рано и уже в шестом классе прижимал девочек, как это тогда называлось. Ну, задирал юбки, лапал за грудь, если удастся, то и ниже. Ребят послабее себя он избивал, отнимал деньги, отбирал вещи. На него жаловались, конечно. По большей части родители. У мальчишек же была глупая порука и все молчали. Нас с Ильей он изводил с особенным наслаждением, мы ведь были не только слабы, но еще и иные. Вонючий жид было самое мягкое, что мы слышали от него каждый божий день. Меня он еще немного опасался, для своего возраста я был крупным мальчиком, хоть и рохлей, а Илью он преследовал с остервенением. Особенно, когда меня рядом не было. Брат постоянно ходил с синяками. Долго так продолжаться не могло, Илья стал заметно хуже учиться. Родители, прознав в чем дело, пошли к директору, но тот развел руками и сказал, что давно бы выгнал негодяя, но где он найдет хорошую уборщицу? И посоветовал сменить школу нам. Подумав, наш отец сказал нам с Ильей, что нет никакой гарантии, что в новой школе не будет своего такого же урода или нескольких и велел решить дело самим. Мы понимали, что справиться с Олегом в драке не сможем даже вдвоем и придумали заманить его в какое-нибудь уединенное место, а там убить. Отцу, понятно, об этом не сказали. Мы были детьми, не слишком хорошо понимали, что такое смерть и нашли, что этот выход не только наилучший, но и единственно возможный. Обнаружив, что дверь в школьный подвал не запирается, мы обследовали его и пришли к выводу, что это идеальное место. Заранее приготовили железный пруты и выкрутили все лампочки в подвале, кроме одной. Так что, зайдя с улицы, человек оказался бы в темноте. В один из дней, когда садист набросился на брата, Илья неожиданно ударил Олега и бросился бежать. Удар был несильным, конечно. Что мог сделать болезненный мальчишка, но изверг купился, рассвирепел от неожиданного отпора и стал преследовать Илью с настойчивостью гончей, почуявшей зайца. Я ждал в подвале с прутом наготове. Первым забежал брат, юркнул в угол и затих. Вслед, тяжело дыша, ввалилась туша Олега. Я с размаху ударил его по затылку раз, потом еще раз. Олег упал, в тусклом свете лампочки было видно, как темнеет бетонный пол вокруг его головы от вытекающей крови. Подошел Илья и я передал ему прут, чтобы он его добил. Закусив губу, брат замахнулся, но тут Олег пришел в себя и заскулил: Мамочка, мамочка... Не убивайте меня, пожалуйста! Брат отбросил прут в сторону, взял меня за руку и мы вышли. Поначалу мы думали, что дело раскроется, но Олег всем рассказал, что упал с лестницы. Отлежав с сотрясением в больнице, он вернулся попритихшим. Больше он нас с братом не трогал, а когда мы стали постарше и перешли в девятый класс, даже делал попытки подружиться. После школы он сразу запил, вскоре попал в тюрьму за грабеж, а потом на зону где то в Сибири. Освободившись, писал нам письма и звал добывать золото. Мы ему не отвечали. Потом, по слухам, сгинул, не то замерз пьяный, не то погиб в драке. Мы к этому времени уже паковали вещи, границу только открыли. - А знаки? - спросил в нетерпении Миша, ты же говорил, расскажешь о знаках. А знак был простой, Бог отвел руку брата, кто еще это мог быть? Поэтому мы не попали в спецзаведение для малолетних преступников и не взяли на себя грех, убив засранца. Брат вырос добрым и человечным, а не озлобленным на весь мир, как могло бы выйти. Так и с Катастрофой, евреи погибли, оттого, что никогда не теряли надежду на человечность человека, поэтому сохранили себя. Мы до последнего верили, что в человеке не скрывается зверь, мы ошибались. Но эта наша вечная ошибка. которая позволяет нам оставаться евреями. Шломо замолчал и заслушавшиеся гости, спохватившись, что уже поздно, стали расходиться. Пока Мириам объясняла вопящим сыновьям, отчего нельзя взять кота с собой, Борис потихоньку пожал руку жене, она в ответ погладила его по плечу. Наконец все ушли и супруги остались вдвоем. - Твой отец был замечательным человеком, проговорила она. - Но готовил он отвратительно, вспомнил Борис, этот вечный запах подгоревших котлет у них с мамой в доме? Этот запах преследовал меня с детства. Они рассмеялись и дневное напряжение спало.

Тридцать третий был непохож на остальных. Он время от времени менял форму на сферическую. Что было почти неприемлемо среди существ, предпочитающих строгие кубы и конусы. Более того, он позволял себе проецировать мысли и чувства на свои покровы, нарушая похвальную сдержанность, принятую в хорошем обществе. Некоторые, Восьмой и Двадцать второй, считали, что это касается только его. Остальные же порицали вольнодумца. Я придерживался нейтральной позиции. Считал, что высказывать свое мнение по поводу и без не только глупо, но и опасно, это первый шаг к мысли. Местность, на которой мы обитали, изобиловала природным электричеством, поэтому в пище недостатка не было. Болота были достаточно холодными, дни в меру сумрачными, радоновых пузырей для жилья хватало с избытком. Был цикл нижних поверхностей, когда воды пребывали в покое и бодрствовать нужды не было. За исключением вынужденных периодов размножения, мы почти все время проводили в блаженстве сна. Это состояние, так восхитительно похожее на смерть, не переставало приносить необыкновенную радость. Только смутьян не спал вовсе. Он постоянно экспериментировал с разными газами в своем пузыре. От метана и водорода до гелия. В результате его дом был захламлен не пойми какой смесью. Когда я, не выдержав, поинтересовался, что же он делает, он объяснил это творческим беспорядком и стал делится со мной, хотя я его вовсе не просил, своими совершенно идиотскими рассуждениями о том, что где-то на других поверхностях есть жизнь и возможно она совсем не похожа на нашу. О том, что нас создала некая сущность, которую он называл Абсолютным нулем. Сначала была мысль и она была Абсолютным нулем, и Абсолютный ноль был всем, остальное было ничем, затем из мысли появился сфероид и заполнил собой ничто, так появились поверхности, из них появились вода и газы, пузыри и сумерки, холод и радиация, а затем Абсолютный ноль оглядел то, что Им создано и стало Ему одиноко и решил Он создать нас. Я поспешно отполз в сторону, пока он продолжал вслед мне, меняя цвета и формы, растолковывать свои идеи. Это звучало очень странно, если не сказать безумно. Всем было тогда известно, что идеальным состоянием является смерть или, если уж не повезло и ты родился, то жизнь без мыслей, предпочтительно беспрерывный сон или полудремота в ожидании долгожданной кончины и полного слияния с природой. В этом и цель, и смысл существования. Тридцать третий заставил меня думать и это было очень скверное состояние, ведь мысль считалась тогда болезнью, стоит только начать и уже не остановишься. Мысль гонит блаженство сна, время до смерти растягивается и становиться почти бесконечностью. Тогда я это хорошо знал. Пока я полз, мои поверхности переливались мыслями Тридцать третьего и мои соплеменники, те кто не спал, раздраженно пошли волнами, воспринимая их. Наконец, устроившись в своем пузыре, попытался задремать, но сон не шел и я вновь отправился к жилищу Тридцать третьего. Его пузырь выглядел необычно, он светился и вибрировал, Тридцать третий принял опять форму сфероида и по его поверхности рябила. На этот раз он стал втолковывать мне, что у нас есть задача складываться в уравнения и производить вычисление поверхностей, кубов, сфер и конусов. Именно этого хочет от нас Абсолютный ноль. Понять все поверхности, чтобы служить Абсолютному нолю. Я заметил, что вокруг нас собрались несколько кубов и три конуса, двое из них пытались принять форму сфероида и по их бокам пробегали разноцветные волны. Следующие два цикла — цикл верхних поверхностей и цикл летних смертей я пропущу в своем рассказе, поскольку всем известно, что в это время пылающие облака высушивают болота и мы превращаемся в сухие пузыри до сезона осенних ливней. С дождями вернулись и привычные болота. Тридцать третий, в отличие от многих, пережил эти два цикла, а его учение распространилось. Сотни кубов, конусов, даже степенных тетраэдров и октаэдров пытались принять форму сфероидов, подражая Тридцать третьему или сливались в совершенно неописуемые сочетания, вычисляя все новые и новые свои поверхности. Цифры, которые при этом рождались, были столь безмерны, что приводили всех в восхищение. Стало обычным делом переливаться всеми цветами, а тех стариков, кто упорно сохранял свои формы, именовали еретиками, лишали пузырей и с позором выгоняли из болот в раскаленные степи, где несчастные и высыхали до точки. Тридцать третьего же все именовали Великим пророком Абсолютного ноля. Когда я вновь подполз к жилищу Тридцать третьего, там было непривычно тихо, пузырь казался пустым. Обитатель его серел в уголке. Завидев меня, он покрылся черно белыми волнами. Я ошибался, поведал мне он, Абсолютный ноль вовсе не хочет, чтобы мы все были сфероидами, да и вычисления всех поверхностей ему не нужны. Абсолютный ноль вовсе не существо и вряд ли Он обладает личностью, как мы. С уверенностью можно сказать только то, что Он есть мысль и все, что мы видим вокруг, есть порождение этой мысли и предназначение наше мыслить, а значит творить. Все остальное, и формы, которые мы принимаем, и вычисления, которые мы делаем, есть только ее путь , путь от Абсолютного ноля, от смерти, от мрака к свету, к жизни, к творчеству. И я собираюсь им это сказать. Я спросил, -Ты понимаешь, что будет потом? Он ответил, что понимает. Когда его отправили вслед за стариками, обвинив в отрицании Абсолютного ноля, я промолчал. Мне стало страшно. За свою жизнь, которая благодаря Тридцать третьему обрела ценность в моих глазах и за знание, которое я теперь несу в себе. Но когда мы пришли посмотреть на то, что осталось от Тридцать третьего, то не нашли даже точки. Он вернулся к Абсолютному нолю в своем пузыре и я свидетельствую об этом. Поэтому я говорю вам, хороши и конусы, и сфероиды, и все вообразимые фигуры и поверхности. Говоря, что главное мысль, Тридцать третий имел ввиду символическое значение этого понятия. Не стоит воспринимать все,что говорил нам Тридцать третий буквально. Он хотел нам сказать, что главное это почитание Абсолютного ноля во всех проявлениях Его сверх благости, говорю вам как Наместник Тридцать третьего в нижних и верхних поверхностях, да покроется вечной рябью Его сфероидная поверхность и да будет пузырь Его пребывать у болота Абсолютного ноля вечно. Вокруг Наместника тысячи конусов, кубов, тетраэдров и октаэдров простерлись в позах покорности и благоговения, переливаясь всеми цветами радуги.