Контакты с автором

Сталинский сокол Азамат любил называть себя воздухоплавателем. Летчик — это несерьезно. Авиатор — еще куда ни шло. Но воздухоплаватель — это точно отражало его ощущение от полета. Когда тяжелая железная машина, надсадно гудя, поднималась все выше и выше, вспарывая облака острыми крыльями, он чувствовал, что плывет, рассекая воздух, как морские волны. Нажимая на гашетку сдвоенного пулемета, Азамат сам становился раскаленной плетью пуль, которая без пощады хлестала по врагам в небе и на земле. Казалось, он совсем не знал страха. Но это, конечно было не так. И смелому Азамату было ведома эта дрожь перед боем, будто прыгаешь с высокого обрыва в море и хочется как можно дольше задержать миг падения. К смерти Азамат привык так, как люди привыкают к сезону дождей. Да, льет с утра до вечера, но что поделаешь, придется потерпеть. Когда хоронили погибших товарищей, Азамат клялся на могиле отомстить за них фашистам в бою. Немцев он себе представлял вроде как осами — бесполезными и злобными без причины насекомыми и жалости к ним не испытывал вовсе. Сбивая очередного фрица, Азамат только цокал языком и удовлетворенно вздыхал. Сталина Азамат представлял себе мудрым старцем, похожим на своего дедушку Булата. Когда не знаешь как поступить, надо спросить деда. Он, подумав, всегда даст верный ответ. Совет Народных Комиссаров в его представлении и был собранием таких мудрых аксакалов. Они не могли ошибаться.
В кармане гимнастерки у Азамата - сложенное в четыре раза письмо от русской девушки Вари из Куйбышева. В нем фотография - черные блестящие глазки, ямочки на щеках, кудряшки из под беретки. На обороте надпись круглым детским почерком «В знак дружбы».
Сегодня у Азамата было странное чувство, будто он забыл что-то очень важное. Подойдя к самолету, он провел рукой по крылу в свежих заплатках, закрывающих отверстия от вражеских пуль и осколков. На ладони осталась влага от росы — летний день обещал быть жарким.
Высоко в небе, прячась за облаками, звено истребителей Азамата искало подходящую цель. Вот и враги — с ненавистными черными крестами на крыльях и фюзеляжах. Началась веселая и злая круговерть, самолеты плевались огнем, моторы выли. В эфире кричали на русском и немецком. Азамат заметил фрица сзади только тогда, когда очередь из пулемета прошила кабину. По бедру ударило будто железной палкой и ноги онемели. Самолет загорелся и резко пошел вниз. Азамат пытался вспомнить что-то самое важное и за секунду до того, как машина превратилась в огненный шар, он вспомнил и улыбнулся.

Дед Антип после ужина — большого ломтя ржаного хлеба и миски простокваши, вышел на крыльцо и раскурил глиняную трубку. Старика плотно обступила белоголовая детвора мал-мала меньше и принялась упрашивать: — «Расскажи, Антип, ну расскажи, как ты Каргород брал!»

Дед Антип выдохнул сизые кольца дыма, одно маленькое колечко догнало остальные и прошло сквозь них. Задумчиво поглядев на прижимающийся к земле вечерний туман, дед Антип начал рассказ: «В ту пору я был молод. Росту богатырского, грудь колесом, румянец во все щеки. В сборном лагере глянул на меня командир и определил в императорскую гвардию. Что говорить, форму дали красивую — синий мундир с золотыми галунами, сапоги из козьей кожи желтые и еще мушкет с стволом, куда мой кулак свободно проходил, а кулак мой был не маленький. В то время соседи наши - горные арзуны пошаливали на границе. То скот украдут, то деревню спалят, мужиков перебьют, а детей и баб в полон уведут. Направили нас на дальнюю заставу в подкрепление тамошнего гарнизона порядок навести. Неделя спокойная была, обустроились, отдохнули, ведь два месяца туда пешим ходом добирались. А тут депеша о набеге на деревню Колесо. Мы выступаем в боевом порядке со знаменами и барабанным боем. Гвардия идет, это, скажу я вам, зрелище. Все в ногу, мушкеты ровным строем на плечах покачиваются, начищенные медные пуговицы блестят на солнце как огонь, усы у всех одинаковые, как по ниточке и все настоящие великаны. Любо-дорого глянуть. Дошли до места, а от деревни одни угли остались. Колодцы трупами завалены, в церкви кучи навоза. Женщин и детей налетчики увели. Мы за ними, догнали только у их крепости Каргород и пошла потеха. Окружили, пушки вперед и давай бомбардировать. Гром стоит, клубы дыма вокруг, пули визжат, горцы палят и метко». - «Страшно было, дедушко?» - спросил черноволосый внучек деда Антипа Артур. «Конечно, страшно. Я в такую переделку первый раз попал. Откуда пули летят не понимаю, что делать не знаю. Хорошо, взводный за телегу оттащил и говорит — Отсюда стреляй. Я мушкет зарядил — и бабах. Ружье меня так ударило, что я навзничь упал и плечо чуть не вывихнул. А арзуны со стен вопят — Рус, рус! Твоя смерть пришел! Пушки, мушкеты палят, басурмане орут — я едва не оглох. Но понемногу стал в себя приходить, гляжу, как старшие товарищи себя ведут. Ходят пригнувшись, открытые места перебегают. И я так стал. Тут кричат — на приступ, на приступ! Штыки примкнуть! Лестницы берите! Подхватил с другими длинную лестницу и вперед. Солнце печет, мундир насквозь мокрый, по лицу пот струится, глаза заливает, а вытереть нечем, руки заняты. Рядом в товарища пуля угодила — он даже не охнул, а меня всего кровью забрызгало. До стены добежали, а там самое веселье. Горцы камни кидают со стен и раскаленное масло льют. Цепляют крючьями лестницы и сбрасывают вниз, на камни. Повсюду гвардейцы лежат мертвые - как мешки с ветошью. Мы лестницу к стене и вперед. Как наверху оказался, не помню. Кого-то колол, затем мушкетом, как дубиной махал. Загнали мы выживших арзунов в княжеский дом. Они заперлись и давай из бойниц постреливать. А взять этот дом возможности нет, дверь узкая, видно чем-то завалена изнутри — не поддается. У нас то один, то другой, схватившись за грудь, падают. Обозлились мы, натаскали под дом хвороста и кизяка, и разожгли огонь. Дым внутрь пошел, они стрелять перестали, а потом наружу полезли, а мы по ним из мушкетов. Оставшихся штыками добили. Пошли мы по крепости, нашли в хлеву полонянок с детьми. Они плачут, благодарят нас за изволение. В одном из домов в подполе увидел арзунскую девчонку. Когда вытаскивал, она меня за руку до крови укусила. Зубы белые, глаза черные — огнем сверкают. Взял к себе в услужение — одежду штопать, белье стирать. Дичилась долго, потом нашему языку выучилась, обычаи переняла. А дальше вы знаете». На крыльцо, тяжело ступая вышла черноглазая бабка Зара, присела рядом с дедом, вытащила трубку и набив ее махоркой, задымила. «- Опять старый о взятии Каргорода рассказываешь? Пол-деревни собрал.» «- Так они просят, мать.» «А ну кыш отсюда!», кричит Зара и малышня разбегается с крыльца во все стороны. Внучок Артур идет на сеновал.

Сидят дед и бабка на крыльце, прижавшись друг к другу, молчат. Дым от трубок смешивается с туманом и оттого туман на вкус горчит. Одно за другим загораются окна в домах. Слышно мычание коров, которых привел с поля пастух и теперь разводит по домам. В гнезде над крыльцом устраиваются на ночь ласточки, птенцы попищав, замолкают. Выбив трубку о ступени, дед Антип идет в дом, следом за ним тяжело ступает Зара.

 - Существует ли то, чему нет названия? И то, чему это название никогда не дадут? Если да, как уяснить что это, не обозначая его? Отделить от другого, сравнить и в этом сопоставлении открыть нечто новое, до сих пор не существовавшее. Нет. Конечно бывшее всегда, но только с той минуты, как ты его обозначил и открыл. Ибо если оно разумно, гармонично, то бытовало всегда.

 Тут задумавшийся Расмус запнулся о камень и весьма чувствительно ударился ногой. - Ох, вырвалось у него. Расмус как-то решил, что сквернословия и без него слишком много и довольно долго практиковался, чтобы начать говорить «ох» или «ай» в таких случаях вместо всем известного и обычно произносимого слова, кратко обозначающего легкомысленную девицу. Молодой человек, довольно пухлый и по-младенчески розовый любил рассуждать о предметах необязательных во время прогулок, и сегодняшняя не была исключением, но неожиданное происшествие дало новый толчок его мыслям.

 – Случайно ли лежал камень на моем пути, или это было предопределено судьбой? Точнее, мой ли это был выбор, или еще точнее – цепочка ли моих выборов привела к этому камню? Может быть что-то или кто-то подтолкнул меня к этому? Бытие творца неопровержимо, так и то, что чувство юмора у него весьма на человеческий вкус жестокое. Или лучше сказать что его шутки справедливы и поэтому вряд ли придутся по нраву тому, над кем он шутит. Но и мы смеемся в кино, к примеру, над неловкими ситуациями или даже падением героя, хотя очевидно, что ему скверно или больно…

Тут Расмус, совершенно не замечаюший, что творится вокруг, угодил в яму и пребольно стукнулся головой и прочими мягкими частями тела о некую трубу, торчащую из-под земли и с чувством произнес то самое запретное слово. Затем сев и поправив одежду, принялся тереть лоб, на котором наливалась огромная шишка. Яма была глубокая и выбраться без посторонней помощи было невозможно. Место – опушка рощи вдалеке от домов было уединенное и ждать, когда кто-то появиться придется возможно долго. Расмус стряхнул с трубы рукой комья земли и осторожно присел на краешек. Над головой было печальное осеннее небо, пронзительно бирюзовое и похожее на глубокое море. Из невесть откуда набежавшей тучки начал накрапывать нудный дождик и Расмус зябко поежился. От трубы пахло пылью и ржавым железом.

 -Что это было? Шутка бога или моя собственная беззаботность привела к падению? Или моя собственная беспечность и есть его шутка? Тогда как быть с ответственностью за свои поступки? Есть же правила безопасности жизни. Если ты шагнешь с крыши, ты непременно разобьешься. Даже в Евангелии об этом написано, там, где дьявол искушает Христа сделать это. Умный еврей предпочел сойти по лестнице. Значит виноват я сам, своей рассеянностью нарушил элементарные правила выживания.

 Расмус решил стать деятельным с этого момента и вытащив перочинный ножик из кармана, попытался вырезать ступени наверх на стенках ямы. Но слежавшаяся глина была твердости гранита и лезвие оставляло только неглубокие царапины. К тому же, увлекшись, он глубоко порезал палец и из него закапала кровь, выпачкав рубашку и брюки. Кое как перевязав не слишком чистым носовым платком рану, Расмус вновь уселся на трубу.

Расмус зарабатывал на жизнь сочинением сказок. Работа была нелегкая и очень нервная. Это только кажется, что ври себе и выйдет замечательная история для детей. На самом деле сочинить увлекательную историю трудно, а еще трудней сочинить десять увлекательных историй к определенному сроку. К тому же издатель требовал надзидательности, а наставления детям не нравятся, да и часто просто убивают сам рассказ. Расмус решил, раз положение его неопределенное и помощи ждать не приходиться, заняться сочинительством. Достав блокнот и ручку, которые всегда носил с собой, он принялся выдумывать сюжет и героев. Пусть главным героем будет рассеянный принц. Его старого отца – короля очень беспокоит, что принц задумчив до самозабвения. Что вечно попадает в нелепые ситуации и народец в волшебной стране – от самого маленького гнома до огромного великана потешаются над ним уже в открытую, а это недопустимо и может привести к смуте. Смущение же умов неумолимо приводит к ослаблению власти, падению царства и бедствиям сказочного населения. Но однажды принц по обыкновению, не глядя куда он идет, попадает в яму, которую вырыли горшечники для того, чтобы брать наилучшую глину для кувшинов и тарелок. И вот сидит он печальный и льет слезы, как вдруг прекрасная дочь горшечника с васильковыми глазами и пшеничными волосами кричит ему сверху – держи лестницу…

- Держи лестницу, ты чо, не втыкаешь? Лестницу говорю держи – раздался сиплый крик откуда-то сверху. Расмус поднял голову и увидел чудовище – красную морду, щербатые желтые зубы и бешенные белесые глаза мужика, спускающего в яму серебристую лестницу. Сдохнешь еще, а мне отвечать. Расмус поднялся наверх, тщательно ставя ноги и крепко хватаясь за перекладины, теперь он будет внимателен и осторожен, по крайней мере до другой ямы. – Ты что, ограждения не видел? Снес его как лось бешенный. Мужик недвусмысленно сложил руку ладошкой, требуя мзду за спасение и Расмус сунул ему бумажку. Вечерело, до уютного дома с зеленой лампой на письменном столе было далековато и Расмус прибавил шаг, размышляя, как же назвать дочь горшечника?