Контакты с автором

Не знаю, хорошо ли я справился с переводом, пытался передать эпитеты и ритм близко к тексту, как получилось, судить вам. Перекладывать Эразма Роттердамского на русский лад очень тяжелый труд, в нашей средневековой традиции сатирические послания были совершенно иными.

Пишу тебе, милая моя жопа с надеждою. Для чего ты оставила меня прозябать в одиночестве, лишила возможности лицезреть, ласкать, холить и лелеять мою единственную и любимую, уникальную и неповторимую, божественную и трепетную, сладкую и кокетливую? Разве я не заботился о тебе, не кормил деликатесами заморскими, пряностями и специями, пахлавой и нугой, карамелью и медом. Не умащал тебя тонкими благовониями, не обкуривал ароматическими палочками, не хвалил и не радовал тебя? Радость моя единственная, свет моей души, зеркальце мое серебряное, не я ли окутывал тебя в тончайшие шелка. Не я ли славословил тебя и пел осанну, не я ли бросил ради тебя всех и забыл, как страшный сон. Прости меня за все, вольно или невольно содеянное, прегрешения мои против тебя, тайные помышления, забудь обиды и недомоловки, ссоры и огорчения. Глупостью было отвернуться от тебя, не смотреть на тебя в зеркало, не дать тебе расти до самых небес, не расстилаться вольно по пуховым перинам, не давать тебе испускать тонкие запахи, не нянчить тебя пуще младенца, не рассказывать тебе сказки на ночь, не укрывать в ненастье и лютую зимнюю стужу. Не оберегать от ворогов злых, татей ночных и злоумышленников коварных. Разлучила нас непогода вьюгошка, высокие горы и темные воды, пропасти морские и наветы соседей злых. Грустно и одиноко без тебя, горестно и страшно одному. Вернись ко мне коханная, будем жить в злате и самоцветах, радости и горе, неразлучные до самой смерти лютой.

Покровитель всех мальчишек

Дом располагался неподалеку от танкового полигона и по утрам дрожали стекла в рамах от прогреваемых моторов тяжелых машин. Любимыми и пожалуй единственными игрушками были учебные мины, из которых мы извлекали ртутные взрыватели, рискуя, что оторвет голову, гильзы от артиллерийских снарядов, детали ракет. Все это можно было найти у забора воинской части. Иногда нас гоняли часовые, но мы возвращались на следующий день. Все дети хотели стать танкистами, летчиками, подводниками. Как мы радовались, найдя однажды боевой артиллерийский снаряд. Сквозь ржавое железо оболочки желтело масляное тело взрывчатки, издающее резкий запах хозяйственного мыла. Взрыватель в головной части был изъеден коррозией и видно было стеклышко с гремучей ртутью внутри. Мы развели из старых досок поваленного забора костер и бросили туда свою находку. Окружив ее плотным кольцом, ждали, что будет дальше. Снаряд раскалился и струйкой в огонь потекла взрывчатка, окрашивая пламя в зеленый и голубой цвета. Что нас тогда спасло от верной смерти, не ведаю. А что спасает мальчишек всех времен и народов? Если бы не этот всемогущий покровитель, мужское население планеты давно исчезло и род человеческий иссяк.

За домом в овраге протекала речка Обманка, запруженная в узком месте плотиной. На ней мы ловили ивовой вершей рыбу, обложив камнями нехитрое орудие добычи: окуньков с мизинец, с черными полосками по бокам, красноперок и колючих ершиков, из которых потом варили уху в алюминиевой кастрюле без ручек, найденной на свалке. Ничего вкуснее я не ел. Обманкой речку прозвали оттого, что весной, когда таял снег, она превращалась в бурный поток, уносивший по мутному течению с водоворотами омутов ветки деревьев, бутылки, жестяные банки из под пива и, иногда, трупы неосторожных животных. Мы бросали в воду огромный баллон от колеса армейского грузовика, прыгали на импровизированный плот сами, улюлюкая и радостно вопя, и сплавлялись на нем до ближайшего поворота. Часто падали в воду, просто чудом никто не утонул. Над речкой, у отмели рос старый дуб, расщепленный надвое молнией с обгоревшей корой, к толстому суку которого была привязана веревка с палкой для сидения. Тарзанка была одним из самых любимых развлечений. Нам было по десять лет и мы были бесстрашными дураками, впрочем я особо и не поумнел с тех пор. Только поседел и одряхлел.

Но речь не об этом. Однажды я увидел у Обманки фигурку девочки лет тринадцати, она с двумя девчонками поменьше возилась в воде, строя игрушечную запруду. Лица я ее не видел, она стояла ко мне спиной. Девочка наклонилась к речке и мелькнули желтенькие штанишки из под черной юбочки. Потом, спохватившись, она выпрямилась, одернула подол и, повернувшись, увидела меня. - Бабник, - зло крикнула она и покраснела. С горящим от такой несправедливости лицом я убежал. Стоит ли говорить, что я влюбился беззаветно и безответно. Но ведь я был слишком мал для нее. Три года разницы в этом возрасте бездонная пропасть. Выследив, где она живет, окольными путями я узнал, что это дом ее бабки, а сама она из Москвы. Это делало ее совсем недостижимой. Страдал я до самого августа, пока она не уехала в город. С тех пор прошло много лет, я стал стариком, мне почти шестьдесят. В моей судьбе было много любви, смертей близких и друзей, радостей и разочарований. Жизнь моя была очень долгой и я вполне удовлетворен ее. За последним порогом наверняка свет, я это знаю. И мне очень хочется верить, что там будет речка Обманка, мои друзья, девочка в черной юбочке, танковый полигон и всемогущий покровитель всех мальчишек, который подарил мне этот чудесный мир.

Создать цельную, простую натуру, которая гармонична, без разделения в себе невозможно. Мой создатель, мучимый сомнениями и недовольный плодами своих трудов, постоянно пробующий и ошибающийся, внимающий духу отрицания и ждущий от него одобрения, которое невозможно в силу самой природы зла, любит ли он героя? Нет, доволен ли он им? Человек на своем месте, полностью соответствующий своему положению. В меру добр, не слишком умен, жесток только по необходимости. Сложность там, где довольно простоты, излишня. Это отсутствие меры, дурной вкус. Добавим черт характера, склонности и предпочтения. Скажем, любовь к чтению. Умение поддерживать светскую беседу, остроумие, но не полное злобы, основанное на истинном или мнимом превосходстве, а добродушное. Способность к месту посмеяться над собой. Любовь к комфорту, стремление сделать мир вокруг себя уютным для жизни. Что еще? Уместная сентиментальность? Назовем это чувствительностью и заставим героя прослезиться над выдумкой, скажем заключительной главой Тристана и Изольды. Практичность и умеренность, качества никогда ни лишние. Возраст и не молодой, и ни старый. Немного за сорок, живой взгляд. Трогательная привязанность к племяннику, который рано потерял родителей и теперь герой воспитывает его как собственного сына. Никогда не был женат. Предпочитает общество университетских товарищей, с которыми до сих пор дружен. Вечера проводит в клубе, за бокалом вина и газетой. Возвращается засветло. До сих пор молится перед сном, привычка, приобретенная в католическом пансионе для мальчиков. Верит ли он в Бога? Скорее всего не исключает возможности его существования, а молитва его успокаивает. Есть ли у него грешки? Собрание порнографических карточек, где дамы в одном нижнем белье? Или он посещает тайно дом свиданий раз в месяц, оставляя щедрые чаевые некой Эстер, жгучей брюнетке с нарисованной родинкой над верхней губой? Это нам неведомо. Герой очень внимателен к своей внешности, гордится пышностью своих бакенбардов, красное пятнышко на щеке рассматривает полчаса, стараясь угадать, не обещает ли оно поутру превратиться в досадный прыщик. Приличное брюшко не беспокоит его, по обычаю своего века воспринимает полноту как признак достатка и прочного положения в обществе. К спорту и охоте равнодушен, но любит играть по маленькой. Предпочитает вист, только входящий в моду в салонах. Оттого свысока посматривает на ретроградов, привязанных всей душой к марьяжу. Носит корсет на китовом усе, дорогое и сложное сооружение, должное поддерживать спину прямой и «придавать горделивую осанку», как было обещано в рекламном проспекте. С дворецким неизменно вежлив, всеми любим и заслуженно имеет репутацию добряка и славного малого. Важно выбрать имя. Фридрих было бы слишком напыщенно, Томас подходит только для деревенского увальня, Джон слишком просто. Теодор - вот подходящее. Теодор Джеймс Вигант. Впрочем, друзья его зовут Джеймс. Отец мистера Виганта оставил ему акции Вест-Индийской компании, серебряных рудников в Боливии и медных разработок в Чили. Доходов с них хватает для поддержания привычного с детства образа жизни, то есть праздности. Склонности к путешествиям у мистера Виганта нет. Однажды он предпринял одно, по настойчивым советам беспокойных друзей. Но скверная пища в придорожных пабах так расстроила его пищеварение, что промучившись желудком две недели в Эдинбурге, он вернулся домой с твердым намерением больше никогда не повторять такого опыта. К тому же заботы о племяннике Конраде, оставшемся без родителей смышленом юноше пятнадцати лет, о его воспитании и образовании не позволяли долгих отлучек.

Итак, мне немного за сорок, течение моей жизни размеренное, все траты, и материальные и душевных сил сочтены и рассчитаны на долгие благополучные годы вперед. Жизнь согрета искренней привязанностью племянника, моего единственного наследника и ничто не предвещает ни бурь, ни катастроф. Мой прочный и привычный мир комфортен и разумен. Испытываю ли я скуку? Не больше чем другие, это неизбежная плата за достаток и я с охотой ее регулярно вношу, раз так устроено мироздание. Просыпаюсь я рано, не спеша совершаю утренний туалет, тщательно, но без щегольства одетый спускаюсь в столовую к завтраку. Невозмутимый дворецкий Уильям сообщает мне новости о соседях, пока мы ждем Конрада, чтобы приступить к привычной трапезе, состоящей из вареных яиц, мясного пудинга и горы хорошенько прожаренного бекона. Затем я закуриваю сигару и мы с племянником переходим в библиотеку пить кофе. Розовощекий Конрад увлечен астрономией и пересказывает очередную главу из учебника, заданную ему приходящим учителем. Его горячность уместна в столь нежном возрасте и я решаю купить ему в подарок на Рождество телескоп. После завтрака я иду на обязательную утреннюю прогулку. Движение необходимо для правильного пищеварения. Дом наш расположен в пригороде Лондона, здесь не так шумно, как в центре, что меня вполне устраивает. Соседний участок купил промышленник из Южной Африки, разбогатевший на добыче и огранке алмазов и теперь там кипит бурная деятельность. Возводят леса для постройки немыслимо высокого дома, как уверяет Уильям, в нем будет четыре этажа и его оснастят гидравлическим подъемником для удобства проживающих. Немыслимое расточительство, на мой взгляд. Рабочие бесстрашно снуют на высоте, стук молотков нарушает привычную тишину. Но мне нравится оживление на спокойной улице - это признак прогресса. Я беру фиакр и отправляюсь в клуб. Колеса обшиты каучуком и движение экипажа покойное, еще одно подтверждение того, что новейшие изобретения делают жизнь много лучше. Стоит ранняя осень, в экипаже зябко и я плотнее запахиваю пальто. На перекрестке слышу страшный треск, меня бросает набок, но удар смягчает обитая шерстяной тканью стена кабины. Дверь фиакра заедает и я выхожу из экипажа только со второй попытки. Невнимательный возница столкнулся со встречной повозкой и теперь постромки лошадей так перепутались, что требуется значительное время, чтобы все исправить. В пострадавшем экипаже две насмерть перепуганные дамы. Одна уже пожилая, в черном бархатном платье, она сжимает в руке зонтик так, будто в нем видит свое спасение. Другая - юная девушка, не более шестнадцати лет, ее шляпка потерялась и чудесные каштановые волосы струятся, обрамляя совершенный овал лица. Она поднимает на меня свои блестящие глаза и я испытываю доселе неведомое чувство - будто я падаю и конца этому падению не видно. Ее лицо бледно от испуга, что придает ее облику необыкновенную прелесть. От нее едва ощутимо пахнет фиалками. Предлагаю свою помощь, которую с облегчением принимает пожилая леди, выразив мне благодарность в изысканных выражениях, что выдает в ней человека моего круга. Нахожу им новый экипаж и вручаю свою карточку. Уславливаюсь о встрече, дабы увериться о благополучном завершении всех волнений. Выясняется, что это сестра и дочь африканского промышленника, которые решили посмотреть, как продвигаются работы. Девушку зовут Элизабет. Чудесное имя и так ей идет. Они сняли дом неподалеку, в ожидании окончания строительства. В Лондоне одни, впервые и никого не знают. Рады знакомству с будущим соседом. Мы расстаемся.

Присуще ли моему создателю чувство юмора? Если да, то что кажется ему забавным? Движение марионеток, в горделивой уверенности предполагающих, что они сами делают свои выборы, устремляясь к счастью ли, к гибели? Он жесток или добр? Если добр, то что он считает добром? Может его развлекает предсказуемость людских путей, им самим начертанных? Испытывает ли он скуку, разочарование, жалость или сочувствие к бесплодности человеческих устремлений. Чего он ждет от героя? Сочтены ли все их пути? Есть ли у него образец человека, по которому он поверяет остальные, неудачные создания? Человек, сделавший правильные выборы с самого начала пути, ни разу не сошедший с дороги, избежавший ошибок или сумевший их исправить? Герой, соответствующий замыслу, своему предназначению. Какова конечная точка и есть ли она? Достижимо ли совершенство? И является ли оно целью? Идеальный герой гармоничен с окружающей его средой или элемент дисгармонии непременное условие для его развития и движения? Кому я задаю эти вопросы. Существует ли он?

Вигант передумал ехать в клуб. Он был слишком взволнован, куда делась его рассудительность и практичность, чувство меры и благоразумие. Вернувшись пешком домой, он сменил испачканные грязью на соседней стройке лаковые штиблеты на мягкие домашние туфли из оленей кожи и в беспокойстве ходил по своей комнате. Элизабет не шла у него из головы. Умом он понимал, что это обычная девушка, каких в Лондоне он встречал десятки, если не сотни. Что с того, что она мила, ну хорошо, пусть даже красива. Что с того? Отчего же тогда при мысли о ней кровь быстрее бежит в жилах, начинает стучать в висках и пересыхает во рту? Он ронял слезы над выдумкой о Тристане и Изольде, но никогда не предполагал, что может испытывать подобные чувства. Сама мысль об этом не приходила ему в голову. Он же ничего о ней не знает? Умна ли она? Уравновешена ли? Какое воспитание она получила в этой дикой Африке? Каковы ее представления о семейной жизни? Виган схватился за голову? Какая семейная жизнь? Но услужливое воображение, подпитанное сотнями прочитанных книг, уже рисовало островок спокойствия и любви, в нем найдется место и для совместного чтения, и для неспешных прогулок, которые они будут совершать, взявшись за руки, и для Конрада, который непременно полюбит Элизабет так, как любит ее Вигант. Вигант застонал. Любит, так вот как это бывает? Он взял с кофейного столика колокольчик и позвонил. Дверь неслышно отворилась и вошел дворецкий. - Принеси мне скотч, Уильям! Лед добавлять не нужно, - распорядился Джеймс. Дворецкий, ничем не выдав свое удивление, удалился. Хорошая сигара и добрый глоток виски, это должно меня успокоить, решил Виган и опустился в кресло. На столике лежал новый роман Гюго « Собор Парижской Богоматери», вызвавший столько волнений в обществе откровенным описанием безумных страстей. Многие не без основания называли его порнографическим. Половина страниц была еще не разрезана и Виган, взяв нож из слоновой кости, служивший закладкой, погрузился в чтение. Любовь - страсть. Любовь, пахнущая потом и кровью. Поистине скверный вкус. Слишком по-французски. Чтение и виски его отрезвило. Постучался Конрад, юноша за последний год вытянулся, почти сравнялся ростом с ним. А это без малого шесть футов. - Как он быстро взрослеет, - подумал Виган. - Дядюшка, - обратился Конрад, - Уильям спрашивает, будешь ли ты с нами обедать? - Нет, я как раз собирался в клуб, - отвечал Джеймс и перевернул новомодный роман так, что племянник не мог прочесть его названия, подростку рано читать такие книги. День пошел своим чередом. Вечерняя газета после чая, игра по маленькой. Приятели добродушно подтрунивали над ним, оттого что он путал карты. Вернулся Виган засветло, как обычно и, прочитав положенные молитвы, лег спать. Но сон не шел, перед глазами было прекрасное лицо Элизабет, когда она сходила с фиакра, то приподняла платье и стал виден носок голубой атласной туфельки и изящная щиколотка, обтянутая шелковым чулком. Вигант чувствовал, что краснеет. - Какой же я развратник, корил себя он и гнал от себя непристойную картину, ворочаясь и вздыхая, пока не заснул. Наутро он чувствовал себя совершенно разбитым, не спустился к завтраку, не стал вставать с постели и потребовал врача, предположив лихорадку. Доктор, сухой старик с манерами отставного вояки, измерив пульс и простучав грудь Вигану, отворил кровь для предотвращения апоплексического приступа, чья опасность, по его словам, была велика. Посоветовал питье куриного бульона и прогулки на чистом воздухе. Для предупреждения приступов выписал опиумную настойку и удалился, опустив положенную гинею в жилетный карман. Уильям сходил в аптеку на углу и Виган для верности выпил две полных ложки лекарства. Сразу стало легче, он почувствовал, как по телу разлилось тепло, тишина стала зримой, превратилась в род белого занавеса, похожего на театральную кулису. Она раздвинулась и, грациозно ступая, вышла Элизабет, из одежды на ней была только полупрозрачная ткань, расшитая золотом, походившая на индийское сари. Девушка протянула руки к Вигану. Джеймс проснулся весь мокрый от пота, сердце колотилось, очень хотелось пить. Видение было настолько живым, что ему почудился в воздухе запах фиалок.

Знакомо ли чувство любви моему создателю? Или хотя бы сочувствие?Привязан ли он к своим творениям? Если между нами существует связь, то какова она? Слышит ли он мои молитвы, внимает ли моим просьбам? Есть ли у него желания, способен ли он сам испытывать чувства? Или он вообще не осознает свое существование и его сила безлика? Подобна ли она природе, равнодушно порождающей и уничтожающей мирриады живых существ? Чувствующих, думающих по своему, страдающих и радующихся, испытывающих боль. Каков он? Человечен ли мой Бог?

Я снова уснул и на этот раз мой сон был спокоен. В нем я стоял на берегу тихой реки, было раннее утро, солнце едва поднялось над горизонтом и мои туфли были влажны от росы. День обещал быть жарким, на небе не было ни облачка. Я испытывал странное спокойствие, в этом мире не существовало ни сомнений, ни страданий. Он был преисполнен Бога и полон им, его любовью и добротой. Но этот мир был совершенно пуст.

Утром я взял себя в руки и принял решение нанести визит Элизабет. Когда фиакр подъехал к дому, который снимала ее тетушка, я был совершенно спокоен. За чаем поддерживал приличествующую обстоятельствам беседу о погоде, столичной дороговизне и невозможности найти приличную прислугу. Элизабет развлекал сплетнями о знаменитостях и она даже пару раз улыбнулась моим шуткам. Выразил готовность сопровождать будущих соседей на театральные премьеры. Зима прошла в общении с Элизабет. Она привязалась ко мне и называла Джеймс. К весне был построен дом и я познакомился с главой семейства, энергичным, хотя и слегка неотесанным Стэнли Моррисоном. С присущей ему проницательностью он сразу понял, в чем тут дело. Справки, которые он навел обо мне, полностью его удовлетворили и мы сговорились после откровенного разговора. Элизабет рано потеряла мать, умершую от малярии, когда девочка была еще совсем мала. Мистер Мориссон собственно и строил дом в столице метрополии для того, чтобы найти единственному ребенку достойную пару в столице. Спивающиеся колониальные офицеры в Южной Африке не годились на эту роль. Я объяснился с Элизабет и попросил ее стать моей женой, дав ей достаточный срок для размышления. По прошествии года мы поженились, устранив существующие препятствия. Я был воспитан в католической вере, а Элизабет принадлежала к англиканской церкви. Элизабет прошла катехизацию и вкусила Даров Христовых. Мистер Моррисон был не против, сочтя, что переход в веру мужа естественен для супруги. Элизабет оказалась обладательницей ровного характера, со временем она привыкла ко мне и даже, кажется, полюбила, что в наше время не считалось непременным условием для брака. Конрад, лишенный материнской ласки, привязался к моей жене всей душой. К тому же они были близки по возрасту. Через год после того, как мисс Моррисон стала мисис Виган, у нас родилась очаровательная дочка, которую мы назвали в честь матери Элизабет Эммой. Мы прожили долгую и счастливую жизнь. В ней было место и для неспешных прогулок, совместного чтения и для тихих семейных вечеров. Некоторые нескромные знакомые позволяли себе замечать, что Конрад и Элизабет слишком уж сблизились. Но я предпочитал этого не видеть. Мне был важен мир в семье. А ведь они оба ее члены. Ко мне же мои домочадцы относились с неизменным уважением. Я достиг почтенной старости, а Элизабет умерла раньше меня. У нее были слабые легкие, последствия жизни в непосредственной близости от алмазных шахт отца. Эмма выросла и вышла замуж за прекрасного человека, он владелец театра, но времена изменились и теперь такие люди приняты в обществе. Конрад не стал астрономом, он пошел по юридической части, достиг в крючкотворстве немалых высот и теперь заседает в Верховном Суде. Я прожил хорошую жизнь и не сожалею ни о чем. Скоро я упокоюсь рядом со своей супругой, в скромной семейной усыпальнице на тихой окраине Лондона, это место выбрали мы вместе. Чем ближе смерть, тем больше я думаю о Боге. Вспоминаю ту ночь, когда мне приснился рай без людей. Я даже пожертвовал значительную сумму католическому пансиону, где получил воспитание и образование, но не думаю, что это поможет мне встретить там Элизабет после смерти. Сегодня я рано встал, солнце только появилось над горизонтом и сад был полон росы. Я вышел прогуляться в домашних туфлях и, кажется, простудился. Скоро должен придти доктор.

Я так и не получил ответа на вопрос, каков же он, мой создатель? Есть ли у него цель и если есть, возможно ли ее постичь? Может быть он тоже не молод, его беспокоит больная нога перед дождем, он бродит по безлюдному раю в ожидании хоть одного человека, который наконец в него попадет? Изредка он призывает к себе дух отрицания, своего единственного собеседника. Но почти не слушает его. Он ведь знает наперед все его слова, ведь именно Он его создал. Хорош ли мой герой, гармоничен ли? Не была ли напрасной его жизнь? С уверенностью можно сказать, что он был цельной, простой натурой и старался оставаться приличным человеком, какие бы обстоятельства не предлагала ему судьба. К счастью, она была к нему милосердна.

 

Паническая атака

В поезде метро Андрей задремал и едва не проспал конечную остановку. Хорошо, толкнул сосед и Андрей успел выскочить на перрон буквально за пару минут до того, как состав отправился в депо. Спустя мгновение он вспомнил, что сумка с паспортом и студенческим билетом, деньгами и игрушками для племянника осталась в вагоне. Провожая глазами красные огни уходящего во тьму тоннеля состава, он раздумывал, как поступить. Поезд стоит на конечной в депо минут пять, затем его подают в сторону центра. Надо всего лишь зайти и забрать вещи. Когда двери открылись, Андрей осмотрел вагон, там было пусто. Решив, что сумка может быть в соседнем, он прошел туда. Там тоже ничего нет. Ясно, в депо, наверное по вагонам проходит смотритель и если обнаружит забытые вещи, передает дежурному по станции. Андрей подошел к пожилой полной тетке, одетой в синий форменный пиджак с красной повязкой на рукаве. Простите, я забыл сумку с документами в вагоне, где ее можно забрать? - Скорее всего у путейцев, - белесыми глазами на него посмотрела дежурная. - У них в бытовке может быть. Она подошла к переговорному устройству на стене, похожему на маленький оловянный граммофон и сняв трубку, рявкнула в нее: - Петрович, подойди, тут клиент вещи забыл, забрать хочет. Вскоре к ним подошел крепко сбитый мужик лет пятидесяти с хитрым лицом и быстро глянув на Андрея, спросил: - А что в сумке было? Документы, тысячи три рублей и игрушки детские. Если найдете, деньги ваши, отвечал Андрей. - Годится, - улыбнулся мужик и приглашающе махнул рукой: - Иди за мной. Мужик подошел к краю платформы, открыл железную калитку и спустился в темный переход тоннеля. Андрей, немного помедлив, последовал за ним. Было не так темно, как казалось снаружи. Они шли по узкой бетонной дорожке вдоль рельсов, через каждые десять шагов над головами горели матовые белые лампы в забранных решеткой колпаках. Мимо прогрохотал поезд, Андрей прижался к стене, раскинув руки. - Не боись! - прокричал Петрович, обернувшись. Метров через сто мужик нырнул в темный проход в стене, Андрей вошел за ним. Небольшая комната, обшитая досками, со скамьями вдоль стен, двумя топчанами, покрытыми грязными байковыми одеялами, верстаком, заваленным разнообразным инструментом и стеллажом со всяким барахлом была полна сигаретного дыма, сквозь который едва пробивался свет тусклой лампочки накаливания без абажура. На топчанах и скамьях, сидели, лежали в замасленных робах четверо рабочих, уставившись в старый черно-белый телевизор на верстаке. Судя по звукам выстрелов и мельтешению на экране, шел какой-то сериал про ментов. Мужики на секунду оторвались от экрана, глянули на них и отвернулись. - Смотри на стеллаже, - подтолкнул Андрея Петрович. Андрей подошел и принялся перебирать вещи, в беспорядке наваленные на полках. Тут были женские сумочки из кожзама шестидесятых годов прошлого века, сломанные зонтики, пластиковые пакеты с портретом Аллы Пугачевой и группы «Дорз», пустые бутылки из под коньяка «Дагестан» и водки «Столичная», радиоприемник «Океан» с отломанной ручкой настройки, оркестровые тарелки из меди с затейливой арабской вязью по краю и клетка для птиц, огромный арбуз и черная лаковая галоша сорок девятого размера с алым бархатом изнанки, но его сумки не было. - Нет моих вещей, - обернулся он к Петровичу. - А как она выглядела, сумка твоя? - спросил мужик. - Белая, спортивная, с ремнем через плечо и синей надписью «Адидас». Один работяга отвлекся от телевизора и сказал: - Так Рафик ее забрал, уже минут десять как ушел. К себе поволок, в баню. - Какую баню? - растерянно проговорил Андрей. - Так, ребята, повысил голос Петрович, - клиент забыл там документы и деньги. Если вернем, деньги наши. - Сколько? - заинтересовались работяги. - Три тысячи рублей, на опохмел хватит, - отвечал Петрович. Рабочие встали со своих мест, дружно затушили сигареты в ржавой консервной банке из под зеленого горошка на верстаке и вышли в коридор. Петрович с Андреем пошли за ними. Вдогонку неслось из телевизора: - Сукой буду, не брал я этот кошелек!

Мужики вели темными переходами, они взбирались по железным ступенькам, приставным лестницам, открывали овальные люки и спускались в тоннели, вдоль стен которых тянулись толстые кабели с красными надписями «Спецсвязь», ныряли в узкие проемы, ведшие к выложенным кафелем коридорам, с потолков капала грязная вода и солярка, свисали белесые корни деревьев, росших где-то высоко над ними на поверхности, местами из стен торчали огромные поганки, едва заметно светившиеся зеленым и голубым, вращались огромные лопасти вентиляторов. Издалека был слышен ритмичный перестук метропоездов. Наконец они подошли к бетонному забору высотой в метра два. Петрович подергал за ручку обитой жестью двери в нем и сказал: - Закрыто, придется лезть. Подсаживая друг друга, работяги забрались наверх, последним за руки подняли Андрея, совершенно ошалевшего и уже подумывающего, не зря ли он ввязался в эту экспедицию. Спрыгнув, они подошли к кирпичному одноэтажному домику без окон, из крыши которого торчала асбестовая труба, извергавшая клубы черного дыма. Сажа хлопьями кружилась в воздухе, медленно оседая на асфальтовый пол. Деревянная дверь в дом была открыта. Петрович зашел первым, за ним, толкаясь, ввалились работяги. Андрей зашел последним. Перед ним было что-то вроде предбанника, застеленного старыми, вытертыми ковровыми дорожками с причудливым орнаментом. На стуле сидела восточная женщина лет сорока с тяжелыми золотыми серьгами. Одета она была в черную кофточку с блестками и черную же юбку до полу. - Нам бы Рафика, Мадина, - вполголоса произнес Петрович, - дело есть. - Рафик работает, но я позову, - сказала женщина и открыла дверь в соседнее помещение. Оттуда вырвались клубы пара и стало видно, что это вроде душевой, стены, пол и потолок покрыты белой плиткой. Через равные промежутки стоят блестящие смесители с рожками душа. К одному из них прикован наручниками совершенно голый окровавленный мужчинам. Рядом с ним с ножом в руке здоровый мужик в оранжевом резиновом фартуке. - Рафик, к тебе пришли, - прокричала Мадина в дверь. Мужчина в фартуке вышел к ним, рукава его рубашки были закатаны, обнажая бугры бицепсов. - Петрович, чего тебе? Клиент сумку забыл в вагоне, мои говорят, ты забрал, - мягко, без нажима, обратился Петрович. - Белая, с надписью «Адидас». - Да, была у меня. Но Сергей из гостиницы «Ярославская» заходил, ему приглянулась и он взял. Ты знаешь, ему я отказать не могу, - вздохнул Рафик, вытер тыльной стороной ладони пот со лба, переложил окровавленный нож из правой руки в левую и зашел в душевую, плотно затворив за собой дверь. Андрей подумал, что ему снится кошмарный сон. Ему было страшно, ведь человека там, за этой дверью пытали, а может быть убивали, а он оказался этому свидетелем. Неужели они не боятся, что он может обратиться в полицию? Хотя что он говорит, сотрудники наверняка в доле и отправят его из отдела прямиком сюда к Рафику. Лучше не подавать виду и делать все, что они говорят.

- Ладно, поедем к Сергею, - проговорил Петрович. Это недалеко, минут десять. Зовут то тебя как? - Андрей, растерянно проговорил он, а сам подумал, что надо было назвать другое имя. - Идем, пригласил Петрович, открыл дверь в заборе, отодвинув щеколду и они пошли по тоннелю дальше. Работяги топали следом, перебрасываясь на ходу ничего не значащими репликами. Наконец вся группа подошла к вагонетке, стоящей на рельсах. Где-то рядом вновь прогрохотал невидимый поезд. Задрожали стены и с потолка упал целый пласт штукатурки, едва не задев Андрея. Петрович цокнул зубом и сокрушенно произнес: - А каски-то мы забыли. Садись! Андрей забрался на платформу и уселся на деревянный пол, сидений не было. Работяги, разместившись, дружно закурили. Некурящий Андрей закашлялся. Петрович, поплевав на ладони, взялся за рычаг вагонетки и принялся его раскачивать. Поначалу тяжело, а затем все быстрее и быстрее их странное средство передвижения заскользило по наклонным рельсам. Потолок временами опускался так низко, что Андрей боялся, что ему снесет голову. Но лечь возможности не было, тесно, с боков его подпирали широкие плечи путейцев. Мелькали по сторонам фонари, колонны, два раза они проехали станции метро, их провожали удивленными взглядами пассажиры на перронах. Андрей не понимал, как они разминулись с поездами, которые вроде бы должны двигаться по тем же рельсам. Петровича сменил молодой мужик с сигаретой во рту. Он яростно раскачивал рычаг, приводивший в движение вагонетку, с кончика сигареты срывались снопы желтых искр, исчезавших в темноте тоннеля. Пахло раскаленным металлом и жженой резиной. Рабочие затянули нестройными голосами какую-то ритмичную песню. Звуки уносило ветром, слышен был только припев «Эх, ухнем!» У Андрея заслезились глаза и пока он их тер, почувствовал, что ход замедляется, затем раздалось «Блям» и они остановились. Посмотрев вперед, Андрей увидел, что пути кончились и вагонетка ткнулась передом в ограничительный буфер, представлявший собой полосатую шпалу на двух металлических стойках. Работяги дружно посыпались с вагонетки в проход, за ними сошел Андрей, у него затекли спина и ноги, и он едва мог идти. Петрович уверенно вел их куда-то вверх по лестницам, переходам, тоннелям. Затем они поднялись по железной лестнице колодца. Отодвинули круглый чугунный люк и оказались перед ярко освещенным с огромными стеклянными окнами вестибюлем, над которым горела соломенно-желтая надпись «Гостиница Ярославская».

Путейцы во главе с Петровичем прошли гурьбой в двери, Андрей сунулся за ними, но его остановил строгий седобородый швейцар в зеленой ливрее с золотыми пуговицами. - Проживаете здесь? - пробасил он. - Нет, но мне нужно войти, в растерянности пробормотал Андрей. - Только для проживающих, - сказал швейцар и отодвинул Андрея с прохода. Из дверей вышел вальяжный горбоносый мужчина в дорогом костюме, под руку с очаровательной юной спутницей, почти ребенком. Швейцар сложил руку ладошкой и мужчина сунул в нее купюру. - Премного благодарен, - поклонился подобострастно швейцар. Из гостиницы выбежала девушка в коротком сарафане, с бумажным кокошником, из под которого спускалась русая коса с белым бантом на конце. - Вы к Сергею? - обратилась она. Андрей кивнул. - Идемте, Федор, пропусти. Они зашли, от входа вверх, на второй этаж поднималась широкая лестница с мраморными ступеньками, устеленная красной дорожкой, вестибюль напоминал помещичий особняк начала девятнадцатого века. - У меня шоу, нужно бежать, Сергей у себя отдыхает, стучите громче. Он там, - махнула она куда-то под лестницу и убежала. Андрей огляделся в поисках работяг, но их не было нигде видно. Мимо сновали одетые в черные фраки официанты с блюдами, пробежала стайка балеринок в пачках, за ними прошла группа мальчишек лет шести-семи, они волокли между ног палочки с приделанными лошадиными мордами, в руках у них были пластмассовые сабли, на головах буденовки с нашитыми матерчатыми красными звездами. Андрей схватил пробегавшего мимо официанта за рукав и спросил: - Где Сергей? Халдей ткнул пальцем в дверь с табличкой «Администратор». Андрей постучал. Тишина. Андрей постучал еще раз, кулаком. Тишина. Андрей забарабанил по двери. Она отворилась и показалось заспанное лицо толстяка. - Вы от Рафика? Он звонил, сказал что сумка ваша. Проходите, - отступил Сергей от двери. Андрей зашел в тесную комнатушку со скошенным потолком. В ней был старый застеленный не слишком чистым бельем диван, и три стула напротив. На них сидели старухи одна другой безобразней и вязали что-то. Они подняли на него глаза, затем, удовлетворив свое любопытство, вернулись к своему занятию. - Садитесь, - кивнул администратор на диван. Андрей, брезгливо сдвинув простыню, опустился на краешек. Толстяк, кряхтя, опустился на колени и достал из под дивана сумку Андрея: - Вот, держите! Дверь отворилась и через комнату проскользнули балеринки, щебеча на ходу. Они отодвинули у противоположной к входу стены тяжелую портьеру и скрылись за ней. Андрей заглянул в сумку. Документы были на месте, кошелек пропал и игрушки. Замечательная машинка с мотором и книжка-раскраска. Кошелек, черт с ним. Хотя денег жалко. Но было бы странно, если бы он уцелел, пройдя через столько рук. Но игрушки кому понадобились? - А игрушки где, Сергей? - спросил он. - Наверное, Гамлет взял. И администратор махнул рукой на портьеру, за которой скрылись балеринки. Андрей повесил сумку на плечо и отодвинул занавес. За ним была белая дверь. Он толкнул ее, вышел и едва не упал. Андрей находился наверху полукруглого амфитеатра, напоминавшего не то цирк, не то гладиаторское ристалище. Далеко внизу была арена, заполненная песком. На ней сидели, стояли, ползали десятки детей, двигая игрушечные самосвалы, складывая кубики или копая песок лопатами и отправляя его в разноцветные ведерки. Рядом с ними стояли видимо, няньки, как женщины, так и мужчины. На ступенях амфитеатра сидели только мужчины в отличных костюмах и внимательно наблюдали за детьми, пальцы их были унизаны золотыми перстнями, некоторые курили сигары. Андрею расхотелось искать игрушки и он решил уйти отсюда немедленно. Внезапно один из малышей упал и разревелся. Мужчина, стоящий рядом с ним, в белой рубашке и галстуке побледнел. Один из седевших в амфитеатре в ярости отбросил сигару и закричал: - Ни на что ты не способен, даже за ребенком посмотреть не можешь. Долг ты мне выплатил, Азат, так что чао! Магомед, кончай его! Откуда-то сбоку вышел молодой человек в черных рубашке и брюках. На лице у него были солнечные очки, а в руках пистолет с глушителем. Мужчина, которого назвали Азатом, бросился бежать вверх по лестнице, петляя как заяц. Ошеломленный Андрей застыл на месте. Молодой человек поднял пистолет и стали слышны негромкие хлопки выстрелов. Дети продолжали играть, будто ничего необычного не происходило. Азат добежал до Андрея, раздалось еще несколько хлопков. Азат упал. Магомет вставил новую обойму в пистолет и посмотрел на Андрея: - А ты что стоишь, беги! И улыбнулся, обнажив полный рот золотых зубов.

Андрей бросился назад, дернул за ручку двери, но та была закрыта. Страх придал ему сил, почти не соображая, что он делает, Андрей нагнул голову, закричал и боднул киллера. Не ожидавший такой прыти от Андрея Магомет упал и покатился по ступеням, выронив оружие. Андрей добрался до арены и пытался бежать, но ноги вязли в песке. Он наступал на игрушки и сломал несколько. Дети заревели. Мужчины в амфитеатре вскочили со своих мест и возмущенно закричали. Андрей оглянулся и увидел, что Магомед уже поднялся на ноги и быстро движется вслед за ним, сжимая в руке оружие. Андрей споткнулся и упал, под ним была вентиляционная решетка. Сетчатая дверка не была заперта и Андрей, дернув ее на себя, нырнул в лаз. Железная лестница была мокрая и слизкая, двумя пролетами ниже он проскользнул между лопастями гигантского вентилятора, по счастью, не работавшего. Наконец лестница кончилась и Андрей спрыгнул на бетонный пол, впереди забрезжил слабый свет и оттуда доносился шум проходящего поезда. Андрей пошел на звук. Он увидел рельсы и пошел вдоль них. Грохот нарастал и впереди по ходу движения луч света упал на металл рельсов, очертив дугу поворота. Андрей бросился на пол, пахло дегтем и электричеством от проходившего рядом кабеля, рельсы у головы гудели в напряжении, казалось, чувствуешь сам чудовищный вес поезда. Раздался гудок, звук становился все громче и громче, завибрировал на низкой ноте, Андрея ударило воздушной волной, мимо промелькнул головной вагон и звук резко прервался. Уши заложило, огромные колеса стучали на стыках. Поезд исчез в тоннеле, Андрей вскочил на ноги и побежал, точнее попытался, но ноги были как ватные, его всего трясло. Он оперся рукой о стену справа и обнаружил металлическую дверь. Андрей подергал навесной замок и обнаружил, что тот не закрыт, а просто повешен. Освободив петли, Андрей вошел в проход. Было темно и Андрей решил идти, держась рукой по левой стене. Сзади донесся ритмичный грохот проходящего поезда. Железная дверь хлопнула от воздушной волны, затем опять открылась. Наступила тишина. Надо пересидеть здесь какое-то время, затем выйти и добраться до станции. Андрей опустился на пол. Очень хотелось пить. Поезда проходили через равные промежутки времен. Андрей ощутил, что на его плече все еще висит сумка. Он вытащил из нее паспорт и студенческий, переложил в задний карман джинсов и застыл, прислонившись спиной к стене. А сумку отбросил от себя. Снял кроссовки и носки, ноги гудели. Холодно не было, поезда проходили и проходили, Андрей забылся на пять минут, где-то в тишине капала вода. Он проснулся, как будто его кто-то толкнул. Был слышен гул удаляющегося метросостава. Андрею стало жарко и он снял свитер. Хлопнула дверь и Андрей, обернувшись, увидел силуэт человека в проеме. Магомед все-таки нашел его. Андрей прислонился спиной к стене и попытался дышать как можно тише, вглядываясь до боли в глазах в темноту. Видно было почему-то какие-то кружащиеся цветные пятна. Он провел правой рукой по бетонному полу и наткнулся на кусок железной арматуры. Крепко сжав ее в руке, он ждал киллера. Умирать очень не хотелось, сердце сильно билось, в висках стучало Андрей опасался, что даже шум проходящих составов не сможет заглушить этот стук. Слышно было, что Магомед двинулся вперед, под его ногами заскрипел камушек. Андрей размахнулся и с силой отшвырнул прут как можно дальше от себя. Арматура, ударившись о стену, с шумом покатилась по полу. От неожиданности Магомет выстрелил, пуля высекла из стены искры и визгом принялась гулять по залу. Хлопнула дверь и в проеме он увидел силуэты в странных костюмах. Раздался хлопок и звук падающего тела. Андрей опустил взгляд и увидел, что на его груди пляшет несколько красных точек. Похоже на лазерные прицелы. Силуэты приблизились и в его грудь уткнулись стволы. Люди, если это были люди, были в герметичных шлемах, за стеклом которых клубился фосфоресцирующий газ. Слышно было их тяжелое дыхание. Они переговаривались между собой, странная вибрирующая речь доносилась из прямоугольных динамиков на груди, которые в такт звукам вспыхивали и гасли неоновым синим цветом. Затем они отвернулись от Андрея, отошли на несколько шагов и наклонились к лежащему телу. В синем призрачном свете стало видно, что один из них снял шлем, раздалось шипение выходящего газа. На мгновение Андрею показалось, что существо погрузило руки в плоть и вырвало сердце. Раздались чавкающие звуки и Андрей потерял сознание. Когда Андрей пришел в себя, рядом никого не было. Он поднялся и держась левой рукой за стену, пошел вперед. Через десяток шагов он сильно ударился коленом о что-то острое. По ноге потекла кровь. Ощупав, он обнаружил, что это край железной ступени. Он стал осторожно подниматься по лестнице, держась за невидимые перила. Андрей вышел в гулкое помещение, побродил по нему и обнаружил в стене щель, которая освещалась каждые несколько минут проходящим с шумом поездом. Андрей провел руками по ней и понял, что это двустворчатая железная ребристая дверь в половину его роста, запертая на висящий замок. Он сел на пол и с силой ударил по двери ногами. Она со скрежетом распахнулась и Андрей вывалился на рельсы прямо перед идущим на него поездом. Сильно ударившись головой, он на секунду опять потерял сознание. Затем пришел в себя и метнулся к краю. На стене, на уровне поезда была распределительная коробка шириной в метр. Андрей вскочил на нее и поезд пролетел мимо, едва не сбросив его под колеса волной воздуха. Состав замедлил ход и остановился, из окон на него смотрели пассажиры вытаращенными бессмысленными глазами. Это была станция. Двери напротив открылись, и к нему протянул руку парень в костюме машиниста: - Живой? Забирайся! Андрей вскочил в вагон, дверь закрылась и поезд тронулся. На него глазели. Андрей увидел свое отражение в черном стекле напротив и понял, что выглядит он дико: босой, в одних джинсах, порванных на колене, в подтеках засохшей крови на голове и ноге. Когда поезд подошел к следующей станции, там его уже встречали полицейские. Его отвели в линейный отдел наверху, усадили на деревянную скамью и задали несколько вопросов. Фамилия, место рождения, род занятий. Он достал из заднего кармана документы. Они были влажные, но данные читались. Пытался рассказать, что видел в тоннеле, но пухлый полицейский только недоверчиво крутил головой. Затем он принялся куда-то звонить. Андрею предложили присесть и подождать, но Андрей не мог успокоится и расхаживал взад-вперед, повторяя, что его хотели убить и внизу лежит тело. Спустя минут двадцать в комнату вошел мужик в рабочей робе. Андрей узнал Петровича. В руках у него была белая сумка Андрея и рваные мокрые кроссовки: - Вот, нашел это в объекте ГО. Больше там ничего нет. - Понятно, протянул полицейский и снова принялся куда-то звонить, одев огромную фуражку с задранной тульей, похожую на фашистскую из сериала про Штирлица. Петрович, сделав вид, что не узнал Андрея, вышел. Спустя время в отдел вошли двое в белых халатах. Один осмотрел раненную ногу, а другой попросил повторить то, что он рассказывал полицейским. Андрею не хотелось это делать, но он рассказал о киллере, существах в шлемах. Доктора, если это были доктора, подошли к полицейским и сказали, что его забирают, расписались и вывели его из отдела. На улице шел дождь, зажглись фонари и непонятно было, вечер это или утро. Ему предложили сесть в машину скорой помощи и они поехали по запруженным машинами улицам. По дороге и тротуарам струились потоки воды, прохожие под зонтами спешили по своим делам. Андрей прижался лбом к холодному стеклу, по которому снаружи стекали капли. В больнице Андрея переодели в байковую полосатую пижаму. Оказалось, что вечер. Ему предложили остатки ужина. Он отказался и скоро уснул. Наутро, пройдясь по отделению, он обнаружил, что на всех окнах решетки, а наружная дверь заперта на ключ. Спросив у сестры на посту, можно ли позвонить от нее и выяснил, что все звонки только с разрешения лечащего доктора. - Это же психо-соматика, - добавила она. Андрей ничего не понял. По коридору и палатам бродили пациенты, некоторые были привязаны к кроватям так, что не могли даже пошевелиться. Он спросил у бойкого молодого парня, крутившегося все время рядом с персоналом, отчего так? - Что, в первый раз в психушку попал? - засмеялся тот и отошел. Днем, после завтрака, пришел доктор, заведовавший отделением и начал прием больных. Андрей очень этого ждал, он знал, что как только врач выслушает его, все разъясниться и его немедленно отпустят домой. Когда очередь дошла до Андрея, он приготовил целую речь. Но врач, предложив ему присесть и представившись Борисом Ильичом, сразу его огорошил: - И с чего это вы решили свести счеты с жизнью, несчастная любовь? Напрасно Андрей уверял, что это не так. Борис Леонидович прочитал ему копию протокола, составленного в отделе полиции, что «означенный выше гражданин с целью прекращения жизнедеятельности прыгнул под проходящее транспортное средство повышенной опасности, именуемое в дальнейшем поездом метро и лишь по причине счастливого случая и героических усилий сотрудников полиции и работников метрополитена остался жив». - Попытка суицида может свидетельствовать о серьезных нарушениях психики, - веско ронял слова доктор, протирая очки в золотой оправе, - А теперь попрошу вас ответить на несколько вопросов. Травмы головы были? Вконец растерявшийся Андрей ответил, что нет. Доктор склонился над картой и принялся писать, поскрипывая золотым пером. - У него все золотое, несколько невпопад подумал Андрей. Борис Ильич не отрывался от бумаги минут десять и Андрей решил, что если тот простое «нет» так расписал, что же будет, если Андрей подробно обо всем расскажет? Вообще отсюда не выйдет, что ли? Но все таки решил попробовать. Пока длился рассказ Андрея, врач участливо смотрел на него темными бархатными глазами, кивал и время от времени делал пометки. Закончив, Андрей попросил у доктора разрешения позвонить сестре. Но тот сказал, что пока рано. Целый день Андрей слонялся среди странных обитателей отделения, кормил хлебом, оставшимся от обеда, воробьев и голубей за окном. Дождь прошел и на улице было солнечно, но прохладно. В туалете курили, некоторые из больных не выходили оттуда целый день, смоля одну сигарету за другой. Толстый молодой парень с одутловатым лицом все время облизывал губы и подмигивал Андрею, стоило тому зайти в по нужде. Несколько раз из вежливости подмигнув в ответ, Андрей только к вечеру понял, что у того дергается непроизвольно глаз. Так прошел еще один день. Появившийся назавтра к обеду заведующий отделением на этот раз принял Андрея первым. Он долго молчал, отвернувшись к окну и о чем-то раздумывая, затем крутанулся на кресле и обратился к Андрею: - Я звонил к вам в институт. Все очень хорошо о вас отзываются. Способный, уравновешенный, дружелюбный. Я поставлю вам в выписке паническую атаку. Это не диагноз, скорее происшествие. Оно может не повториться до конца ваших дней. Но вот, что я вам хочу сказать, Андрей. За тридцать лет я выслушал много историй больных и сделал вывод, что наша жизнь зависит от того, какие выборы мы делаем, шаг за шагом, минута за минутой. Реальность, она не одномерная. В ней много слоев. Лучше проживать в материальном, понятном и привычном, а также кажущемся безопасным. Те, что находятся сейчас в отделении, за этой дверью и многие из которых, возможно пробудут здесь всю жизнь, прошли через цепочку выборов, которые и привели их сюда в результате. Постарайтесь этого в дальнейшем избежать. Забудьте о том, что вы мне рассказали и живете спокойной, счастливой и разумной жизнью. Можете позвонить сестре, пусть привезет вещи, я вас выписываю. Ошеломленный Андрей вышел из кабинета, не понимая, радоваться ему или нет. Через два часа приехала сестра, ему вернули пустую сумку и рваные джинсы, в которых он сюда прибыл. Размокшие кроссовки он опустил в урну перед выходом. Андрей переоделся в привезенные сестрой вещи и они вышли на залитую солнцем улицу, оставив за железной дверью пропахшие лекарствами коридоры и потерявшихся людей. Андрей шел к метро с охающей и беспрерывно болтающей сестрой, которая рассказывала, как прошел день рождения племянника и как она волновалась за брата, когда он пропал. Он ощущал непрочность асфальта под ногами, под которым далеко внизу создания из кошмарных снов, зыбкость солнечного света, который в любой момент может обернуться тьмой, хрупкость человеческой жизни и то, как легко она может прерваться. Андрей взглянул вверх, на небо, на торопливые весенние облака и подумал, что мир вокруг и сама жизнь - это чудо. Увидев мусорный бак, он подошел к нему и бросил в него старые джинсы. Помедлил и отправил туда же сумку. Затем обернулся к сестре и сказал — Поедем поверху, на автобусе, ведь такой замечательный день.

Есть ли области, закрытые для мысли? Обладает ли создатель личностью, осознает ли себя? Если мы даем название чему-то, значит ли это, что оно существует? Называя, мы даем жизнь? Складывая два известных нам понятия, получаем ли мы третье, доселе неведомое? Существовало ли неназванное до того, как мы его назвали? Как выглядел мир до возникновения языка? Отличался ли он от привычного нам? Чем были жар и холод, боль и радость, счастье и горе, небо и звезды до появления слов, их определяющих? Как родились понятия красоты и гармонии? От сравнения чего с чем? Имена, их появление означало возникновение индивидуальности? Личность - это ограничение в восприятии и мышлении, обусловленное набором привычек и предпочтений, тупик или шаг вверх, ступенька на пути к освобождению мысли? Движущая сила познания - любопытство. Оно дает материал для сравнения, из сравнения возникает мысль, из мысли сама ткань бытия. Все, что нас окружает и мы сами это материализация мысли? Или мысль сама материальна? Или материя и мысль суть одно целое и разделить их можно, только уничтожив?Можно ли ее ощутить органами чувств, измерить приборами, взвесить, расчесть, отделить существование без мысли от осмысленного? Возможно ли бессмысленное существование? Если да, то гармонично ли оно? Гармония - это незаконченное, развивающееся совершенство? Оно должно содержать элемент разрушения, нечто, что делает возможным развитие? Статичная гармония невозможна? Значит законченных произведений природы и искусства не существует? Они или совершенствуются или разрушаются, деградируют? Жизнь немыслима без смерти, а красота без уродства? Мысль, заключенная в поэтическом произведении, будь то Евангелие или сонет Шекспира, ищет своего продолжения в силу самой своей природы, не терпящей неподвижности? Значит ли это, что все поэты и художники создают одно произведение, которое никогда не будет завершено и это и есть жизнь? Кому мы задаем вопросы? Творцу, себе, мысли? Или все это складывается в одно целое? И кто дает на них ответы? Зачем Творцу собеседник? Он испытывает одиночество в его отсутствие? Поэтому он выбрал дух отрицания в качестве равноправного себе? Поэтому в человеке заложена тяга не только к творчеству, но и к самоуничтожению, скепсису и гордыне? Как неотъемлемые качества для развития мысли и разрушения нежизнеспособного? Из каких элементов состоит мысль? Можно ли ее разъять и нужно ли это делать? Если мы разобьем скульптуру Давида, узнаем ли мы больше о том, каким образом ее создал гений? Сможем ли воспроизвести или сделать совершеннее? Но вся современная наука только и занята этим. Почему невозможно создать точную копию картины Леонардо, даже воспроизведя всю последовательность его действий? Состав красок, мазок за мазком? Может быть невозможно повторить тот свет, что падал на его полотно в тот день пятьсот лет назад? Облако, набежавшее на солнце, когда он касался кистью уголков глаз? Все дело в форме облака? С каждым полученным ответом вопросов становиться еще больше. Не выйдет найти ответы на все. Жизнь справедливо коротка. Поэтому нет времени на несчастья, скуку и лень.