Женская правда
- Вы задумывались о том, как сильно отличается восприятие истины мужчиной и женщиной? - размышлял вслух мой хороший друг Эдуард во время нашей обычной вечерней прогулки. Вопрос был риторический и я, заинтересовавшись, ожидал продолжения. - Мужчина всегда точно знает, говорит он правду или лжет. И человек опытный, постоянно в силу профессии имеющий дело с людьми, будь то страховой агент, парикмахер, водитель такси, проститутка или криминалист, каковым я являюсь, чаще всего по неуловимым изменениям в мимике, по телодвижениям, позе, паузам в речи, дыханию и смене тональности голоса с достаточной степенью уверенности может утверждать, насколько правдив собеседник. В случае с женщиной это правило не работает. Любой следователь вам скажет, что она, даже будучи полностью изобличена собранными уликами, показаниями свидетелей, имея явный мотив и возможность, то есть — доказанную вину в преступлениях, все равно и вопреки всему может отрицать свою причастность и чаще всего так и поступает. Причем, скажу вам по секрету, мой друг, делает это со всей искренностью. Идет речь ли измене мужу, предательстве подруги, любых скверных поступках или преступлении. Это происходит вовсе не от дурного воспитания или женской злонамеренности вообще. Просто в природе этих созданий верить тому, что они сами считают правдой и искренне, я подчеркиваю, искренне они стараются убедить в своей правоте окружающих. Женщина, конечно знает, что она лжет. Но это знание для нее не является каким то важным, как это представляется мужчине. Важным является ее правота и невинность или невиновность, если речь идет о преступлении. И во лжи ее уличить невозможно. И тело ее, и мимика говорят, что она правдива и чиста. Тут мы подошли к любимой кондитерской Эдуарда и решили немного перевести дух. Заказав знакомой официантке по чашечке эспрессо и стакану воды, мы погрузились в молчание. Вечер был душный, даже ветерок с набережной не приносил облегчения. Тени кипарисов становились все длиннее, блики на морской поверхности, отчетливо видимые с самой высокой точки средиземноморского курортного городка, все тусклее, небо на востоке подернулось дымкой. Отчаянно стрекотали стремительно проносящиеся ласточки. - Спасибо, Йованка, - поблагодарил мой друг миловидную официантку с черной косой до пояса. Я был немного влюблен в эту девушку, но ничего серьезного. Совершенно платоническое чувство, как часто бывает, когда мы останавливаемся ненадолго и нам нравится с кем-то общаться или просто смотреть на чье-то симпатичное лицо — официантки ли, горничной или соседки по гостинице. Но нам и в голову не приходит предпринять какие-либо серьезные шаги. Достаточно и взглядов. Кроме того, на мой вкус, икры у Йованки были тяжеловаты. Впрочем женщины здесь не выглядели утонченными или хрупкими. Это были потомки крестьянок, привыкшие к векам изнуряющего труда. Наконец я спросил: - Эдуард, а встречалась ли вам женщина, которая различала правду и ложь, когда дело касалось ее лично? Эдуард открыл портсигар, сделанный из соломки и закурил сигариллу. В этом благословенном богом месте дымить можно было всюду, новомодные преследования курильщиков, превращающие последних в презираемую и гонимую секту тут были не в почете. Сам я не курю, но табачный аромат мне нравится и я охотно его вдыхаю. Выпустив дым, Эдуард улыбнулся: - Я расскажу вам, мой друг, одну историю, которая со мной приключилась, как только я здесь поселился, лет двадцать назад. Я получил гражданство и начал работать в местной полиции, город тогда еще не был семейным курортом, местные жители занимались виноделием, выращивали фрукты и понемногу занимались контрабандой. Сложных дел не было, изредка драка в порту и ту затевали не свои, иногда поймают какого-нибудь рыбака, который рискнул провезти на своей лодке беспошлинные сигары или партию шелка. Поговаривали, что столичная тайная полиция замешана в поставках наркотиков и что наш начальник в этом участвует, но никаких доказательств, разумеется не было. Поэтому, когда нам сообщили об убийстве, поначалу мы не поверили. Но выехав на место, действительно обнаружили тело местного жителя. Звали его Душан Обренович, лет ему полных сорок восемь, по профессии он был рыбак, к суду и следствию раньше не привлекался. В доме, кроме него проживала жена и годовалая дочь. Душан, как выяснилось, при жизни был порядочным задирой и местные полицейские хорошо его знали. Тело лежало во дворе его дома, у колодца, лицом вверх. Одежда была залита кровью. Рубашка задралась, на животе и груди виднелось несколько колото-резанных ран. Рядом валялся рыбацкий окровавленный нож с деревянной рукоятью. Следствие в нашем городке ведется особенным образом, и пока я тщательно осматривал труп, вдова Душана, Милица уже накрывала стол у дома, в тени винограда. Прибывали все новые и новые люди, посмотрев на Душана и перекрестясь, садились, не спеша начинали потягивать ракию и дымить трубками. Вскоре, несмотря на все мои протесты, тело Обреновича унесли в дом, сказав мне, что не по христиански, когда человек валяется на улице, будто он собака или еще хуже. Место преступления, конечно, затоптали напрочь. Выяснилось, ко всему прочему, что покойный приходится родным племянником нашему начальнику полиции, грузному усачу с лицом настоящего разбойника, каким он в сущности и являлся. Поскольку желающих взять такое дело, естественно не нашлось, его поручили мне, чужаку. Поддержки и родственников из местных у меня не было, так что в случае провала никто из своих бы ни пострадал. Пока вся полиция пила ракию, а безмолвная Милица в черном платье бегала между кухней и столом во дворе, я начал опрошивать соседей. Ко мне отнеслись с настороженностью и не только потому, что я был полицейский. Слишком правильная речь, черты лица и светлые волосы выдавали во мне иностранца, а местные жители считали всех иноплеменников коварными и способными на любую низость существами. Но одну старуху мне удалось разговорить. Шамкая беззубым ртом, она сообщила мне, что видела вчера, как Душан Обренович пришел домой изрядно навеселе, так что едва стоял на ногах и притащил с собой цыгана, по описанию похожего на известного контрабандиста по имени Мануш. Где-то через час раздался какой-то шум, будто два человека ссорятся, затем наступила тишина и только утром она обратила внимание на скопище людей по соседству. Я уже собирался уходить, когда она схватила меня за рукава цепкими костлявыми лапами и приблизив свои губы к моему уху, прошептала, что Душан был очень тяжелым человеком. Она повторила это несколько раз. Еле освободившись от ее объятий, я поспешил в дом. Надо было его осмотреть. Там было полно людей. Они входили и выходили, не обращая ровно никакого внимания на вдову покойного. Я прошел по комнатам, в большой, на голом деревянном столе лежал обмытый и обряженный в чистую одежду Обренович, в спальне все было чисто и я откинул покрывало. Простыни были новые, глаженые, не похоже, что на них ночью кто-то лежал. В детской мирно спала дочка Душана и Милицы. Девочка раскинулась во сне, черные волосики кучерявились, в рту у нее был большой палец. Рядом лежала соска. Я подошел к кроватке, осторожно взял ее за ручку, вытащил палец изо рта, хотел вставить соску и заметил маленький синяк на запястье. Задрав рубашку, я обнаружил, что младенец весь покрыт синяками и ссадинами. Опустив одежку и прикрыв девочку байковым одеяльцем, я пошел во двор. Там подвыпившие мужчины, позабыв о покойнике, пели «Кажи право, таки био здраво.» Я вышел из дома, закурил, посмотрел на ухоженные деревья, вымощенные плиткой аккуратные дорожки, на небо без единого облачка, на сиреневые цветы бугенвиллии, на далекое море под горой и пыль под ногами на старательно утоптанной земле. Милицу я отыскал за домом у колодца, ее натруженные руки были сложены на коленях. Она сидела на деревянном стуле и смотрела вниз. Когда я подошел, она подняла глаза и сказала: - Да, это я убила изверга и будь он жив, еще сто раз бы убила! Я промолчал и пошел к начальнику. Ему я доложил, что по свидетельству соседки, Обренович пришел вчера домой поздно с цыганом Манушем, что подтверждает и жена покойного. Затем по причине личной неприязни между Обреновичем и Манушем завязалась ссора, перешедшая в драку, в ходе которой Матуш вытащил нож и нанес несколько ударов Обреновичу в грудь и живот, от которых последний скончался. Затем Мануш, бросив нож на месте преступления, скрылся в неизвестном направлении. Начальник тяжело на меня посмотрел, но я выдержал его взгляд. Через месяц Мануша застрелили полицейские при попытке перевезти партию кожи из Италии. В отчете было сказано, что он отстреливался и открыл огонь первым, но в его лодке ружья обнаружено не было. Наверное, упало за борт в суматохе. Так я раскрыл свое первое дело. -Эдуард, - проговорил я, - но из за вас погиб невинный человек. Мой друг, усмехнувшись, ответил он, - А есть ли невинные люди на этой земле? Мануш, как я впоследствии узнал, был осведомителем тайной полиции и многие отправились в камеру смертников из за него. Если кто и был невинным, так это дочка Милицы, Йованка и он посмотрел на миловидную официантку. - Это та самая девочка? - в изумлении прошептал я, как будто героиня рассказа могла нас слышать. - Да. И поэтому я часто сюда прихожу. Я в своей жизни часто способствовал злу, в силу специфики работы, но глядя на Йованку, мне становиться легче оттого, что я один раз поступил правильно и обрек невиновного на смерть и помог виновной избежать наказания. А что касается признания Милицы, возвращаясь к нашему разговору о истине и женщинах, могу тебе сказать, что женщина искренняя во всем, когда дело касается по настоящему сильных чувств. Будь то страх за жизнь своего ребенка, ненависть или любовь. Эдуард поднялся. Оставив мелочь на столе, помахал Йованке рукой. Она в ответ улыбнулась. Остаток вечера Эдуард говорил мало и мы наслаждались наконец наступившей прохладой и обществом друг друга.