Search

Контакты с автором

Библиотечка

Красота и уродство вечны, или это понятия временные, зависимые от национальной культуры, эпохи и господствующей морали? Обычно, говоря что человек красив, мы раньше сравнивали его с образами Леонардо, Микеланджело, Боттичелли. Но в средневековом Китае красивой считалась женщина с изуродованными бинтованием ступнями, которые были настолько малы, что без посторонней помощи несчастное создание не могло ступить и шагу. Замужние женщины в Японии еще совсем недавно чернили зубы, а для современных жителей островов европейские красавицы походят на лягушек из-за огромных ртов, так не похожих на миниатюрные губки японок. Арабы предпочитают корпускулярных дам с широкими бедрами и мощными ногами. Коренным жителям Крайнего Севера большие глаза европейцев внушают тревогу и опасение, что они имеют дело с воплощенными злыми духами. Получается, что наш идеал красоты европейский. Но вспомним рубенсовских, да и кустодиевских полнокровных муз. Те, что в их времена были воплощенным здоровьем и красотой, сегодня наводят невольно на мысли о крайней степени ожирения и опасности диабета третьего типа. Даже субтильные высоколобые мадонны Боттичелли таковы оттого, что скорее всего в реальной жизни страдали от выпадения волос и беспрерывного поноса, так как были отравлены водой, подаваемой в города по свинцовым трубам. Выходит, что наш идеал не только географический, этнический, но и временной.

Информационная эпоха уничтожила воспроизводство классической культуры, сохранив лишь немногие образцы, которые служат маркерами элитного потребления. Слушать классическую оперу, смотреть балет, ходить в театры и музеи предпочитают слои, причисляющие себя к культурной элите, да и то больше по привычке. Современная нам массовая культура возводит на пьедестал идеал совершенно новый, доселе неведомый. Тоталитарный толерантизм, пришедший в общественной сфере на смену коммунистической и фашисткой идеологии принес и свои идеалы, так непохожие на образцы прошлого. Почему я называю его тоталитарным? По очень простой причине - новая идеология претендует на истинность в последней инстанции, нечто не подлежащие критике и единственно возможное для всех живущих. Общества и люди, следующие иным образцам, провозглашаются отсталыми, расистскими и нуждающимися в коренной ломке и переменах. Что же за новый идеал предлагается в качестве единственно возможного для гармоничного развития человечества? Прежде всего частности становятся определяющими. Во все времена существовали уроды и никогда их ни считали превосходящими обычных людей. Если уродливый человек или литературный герой был талантлив, необыкновенно умен, или обладал другими выдающимися способностями, то ему воздавали должное, но не потому, что он безобразен с точки зрения канонов красоты или обделен природой, а именно из-за его выдающихся качеств. Гомер велик не оттого что слеп, Бетховен, что глух, а Квазимодо - идеал влюбленного не оттого, что горбат. Гоген - гениальный художник не из за своей проказы. Но массовая культура заставляет нас почитать безрукого художника только за то, что он безрук, его посредственные картины в расчет не берутся, страдающие слабоумием и олигофренией в стадии дебильности актеры собирают полные залы, что было бы хорошо, будь они превосходными актерами, но это не так. Соревнования безногих спринтеров вызывают большее восхищение, нежели достижения выдающихся атлетов, читающий посредственные стихи поэт с синдромом Дауна получает награду только за то, что он особенный. Тоталитарный толерантизм вымывает само понятие нормы. Или скорее делает норму чем-то маргинальным, если не постыдным. Быть здоровым гетеросексуальным белым мужчиной неловко, немодно, несовременно. Гомосексуальность, придававшая во все времена род остроты, служившая приправой для части образованного и пресыщенного общества, становится центральной частью культурного процесса. Как будто та или иная сексуальная ориентация прибавляет таланта или делает человека умнее. Чайковский хорош не оттого, что был влюблен в племянника, а не в племянницу. Тот же распад, вымывание и замещение происходит и с самим понятиям семьи, всеми обычными связями. Пришедшая на смену бумажной цифровая эпоха смела большинство цивилизационных и моральных ограничений, язык и самосознание самых ограниченных в культурном плане слоев стали преобладающими. Отделить хорошее от плохого стало невероятно сложно, поскольку культурные ориентиры погребены под потоками пошлости. Говоря о пошлости, я подразумевая полное отсутствие мысли и, как следствие, вкуса. Новой эпохе нужны новые герои. Именно ими населена книга «У». Многие из них ищут путь к мысли. Некоторые нашли его, другие потеряли навсегда. Они очень разные, как и мы.

Это прогуливающийся по бульварам Москвы мнящий себя пастырем Гоголь, который опасается простуды и потешается над собой и над человечеством, это сталинский сокол Азамат, летчик-истребитель, который именует себя воздухоплавателем и отличается беззаветной храбростью, это фантастическое существо Тридцать Третий с планеты, где все подчинено геометрии и математике, имеющий форму овала и погруженный в поиски Бога, это сказочный Призрачный Великан, сотканный из тумана и снега, который спасает от неминуемой гибели уютный город, погруженный в бесконечную череду карнавалов и празднеств.

Хороши ли герои, плохи ли? А хороши ли люди, плохи? Люди, как и герои этой книги гармоничны своей среде обитания. Каждый выполняет свою функцию. Музыкант творит, герой совершает подвиги, чиновник берет взятки, но дело как то движется, воин убивает врагов, злодей душегубствует, писатель сочиняет идеальных героев и смеется над реальными людьми. Это так же естественно, как и то, что птицы летают, а рыбы плавают. Могли ли они быть другими? Могли, и тогда тоже были бы гармоничными. Есть же водоплавающие птицы и летающие рыбы. Но каждый хорош на своем месте. Но что после?

Книга «У» - это попытка соразмышления с читателем. Попытка вместе найти те ростки мысли, передав которые идущему за нами поколению, возможно будет преодолеть культурную пропасть нынешнего века в три прыжка по воздуху. Удалась она или нет, судить вам.

Мы свидетели завершения очередного витка цивилизации, пришедшей от своего взлета в классических образцах к неизменному упадку и распаду. Это естественный процесс и он неизбежен, как смена дня и ночи, фаз луны, времен года, цикла рождения и смерти. Поскольку человеческая жизнь слишком коротка, мы, находясь в самом процессе, его не замечаем, а те кто в силу особой чувствительности ощущают тектонические подвижки цивилизационной почвы, склонны трактовать происходящее как конец человечества культурного, конец самого человечества. Может быть, они и правы, кто знает? Но останутся от нас бессмысленные остовы стальных небоскребов, разоренные библиотеки, поросшие мхом и лишайником, среди которых будут бродить одичавшие стаи уродливых животных, когда-то бывших людьми или возникнет новая культура, вознесется стройное здание новой цивилизации, сохранившей и приумножившей все разумные и гармоничные ростки старой? Это зависит только от тебя, мой любезный читатель.

Владимир Набоков. «Лекции по русской литературе» — о пошлости

На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения. Отсутствие того или иного термина в словаре какого-нибудь народа не всегда означает отсутствие соответствующего понятия, однако мешает полноте и точности его понимания. Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом «пошлость», рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определенного целого.

С той поры, когда Россия начала думать, все образованные, чуткие и свободомыслящие русские остро ощущают вороватое липкое прикосновение пошлости. Среди наций, с которыми у нас всегда были близкие связи, Германия казалась нам страной, где пошлость не только не осмеяна, но стала одним из ведущих качеств национального духа, привычек, традиций и общей атмосферы, хотя благожелательные русские интеллигенты более романтического склада охотно, чересчур охотно принимали на веру легенду о величии немецкой философии и литературы; надо быть сверхрусским, чтобы почувствовать ужасную струю пошлости в «Фаусте» Гете. Преувеличивать ничтожество страны в тот момент, когда с ней воюешь и хотел бы видеть ее уничтоженной до последней пивной кружки и последней незабудки — это опасное приближение к краю пропасти под названием пошлость, которая зияет перед тобой во времена революций и войн. Но если скромно прошептать довоенную истину, даже с оттенком чего-то старомодного, этой пропасти, пожалуй, можно избежать.

Вот и сто лет назад, когда гражданственно настроенные петербургские публицисты составляли опьяняющие коктейли из Гегеля и Шлегеля (с добавкой Фейербаха), Гоголь в мимоходом рассказанной истории выразил бессмертный дух пошлости, пронизывающий немецкую нацию, и сделал это со всей мощью своего таланта. Разговор в обществе перешел на Германию. Упорно молчавший Гоголь наконец сказал: «Да, немец вообще не очень приятен; но ничего нельзя себе представить неприятнее немца-ловеласа, немца-любезника, который хочет нравиться; тогда он может дойти до страшных нелепостей. Я встретил однажды такого ловеласа в Германии. Его возлюбленная, за которою он ухаживал долгое время без успеха, жила на берегу какого-то пруда и все вечера проводила на балконе перед этим прудом, занимаясь вязанием чулок и наслаждаясь вместе с тем природой. Мой немец, видя безуспешность своих преследований, выдумал наконец верное средство пленить сердце неумолимой немки. Ну, что вы думаете? Какое средство? Да вам и в голову не придет, что! Вообразите себе, он каждый вечер, раздевшись, бросался в пруд и плавал перед глазами своей возлюбленной, обнявши двух лебедей, нарочно им для сего приготовленных! Уж, право, не знаю, зачем были эти лебеди, только несколько дней сряду каждый вечер он все плавал и красовался с ними перед заветным балконом. Воображал ли он в этом что-то античное, мифологическое или рассчитывал на что-нибудь другое, только дело кончилось в его пользу: немка действительно пленилась этим ловеласом и вышла скоро за него замуж».

Вот вам пошлость в ее чистом виде, и вы поймете, что любые английские эпитеты не покрывают этого эпического рассказа о белокуром пловце и ласкаемых им лебедях. Да и ни к чему ездить так далеко и углубляться в прошлое для подходящего примера. Откройте любой журнал — и вы непременно найдете что-нибудь вроде такой картинки: семья только что купила радиоприемник (машину, холодильник, столовое серебро — все равно что) — мать всплеснула руками, очумев от радости, дети топчутся вокруг, раскрыв рты, малыш и собака тянутся к краю стола, куда водрузили идола, даже бабушка, сияя всеми морщинками, выглядывает откуда-то сзади (забыв, надо думать, скандал, который разыгрался этим же утром у нее с невесткой), а чуть в сторонке, с торжеством засунув большие пальцы в проймы жилета, расставив ноги и блестя глазками, победно стоит папаша, гордый даритель.

Густая пошлость подобной рекламы исходит не из ложного преувеличения достоинства того или иного полезного предмета, а из предположения, что наивысшее счастье может быть куплено и что такая покупка облагораживает покупателя. Конечно, та атмосфера, которую порождает реклама, довольно безвредна сама по себе — ведь все понимают, что ее создали продавцы, словно договорившись с покупателем принять участие в этой игре «понарошку». Забавно не то, что в мире не осталось ничего духовного, кроме восторга людей, продающих или поедающих манну небесную, не то, что игра чувств ведется здесь по буржуазным правилам (буржуазным не в марксистском, а во флоберовском понимании этого слова), а то, что мир этот только тень, спутник подлинного существования, в который ни продавцы, ни покупатели в глубине души не верят, особенно в разумной, спокойной Америке. Если рекламный художник хочет изобразить хорошего мальчика, он украсит его веснушками (они, кстати, выглядят, как зловещая сыпь в дешевых комиксах). Тут пошлость связана с условностью слегка расистского характера. Доброхоты посылают одиноким солдатикам слепки с ног голливудских красоток, одетые в шелковые чулки и набитые конфетами и бритвами — во всяком случае, я видел снимок человека, набивавшего такую ногу, в журнале,

знаменитом на весь мир как поставщик пошлости. Пропаганда (которая не может существовать без щедрой доли пошлости) заполняет брошюрки хорошенькими колхозницами и уносимыми ветром облаками. Я выбираю примеры наспех, наудачу.

«Лексикон прописных истин», который писал Флобер, был более честолюбивым замыслом.

Литература — один из лучших питомников пошлости; я не говорю о том, что зовут макулатурой, а в России «желтой прессой». Явная дешевка, как ни странно, иногда содержит нечто здоровое, что с удовольствием потребляют дети и простодушные. Комикс «Супермен» — несомненная пошлость, но это пошлость в такой безобидной, неприхотливой форме, что о ней не стоит и говорить — старая волшебная сказка, если уж на то пошло, содержала не меньше банальной сентиментальности и наивной вульгарности, чем эти современные побасенки об «истребителях великанов». Повторяю, пошлость особенно сильна и зловредна, когда фальшь не лезет в глаза и когда те сущности, которые подделываются, законно или незаконно относят к высочайшим достижениям искусства, мысли или чувства. Это те книги, о которых так пошло рассказывают в литературных приложениях к газетам, «волнующие, глубокие и прекрасные» романы; это те «возвышенные и впечатляющие» книги, которые содержат и выделяют квинтэссенцию пошлости. У меня как раз лежит на столе газета, где на целой полосе рекламируется некий роман — фальшивка с начала до конца и по стилю, и по тяжеловесным пируэтам вокруг высоких идей, и по глубокому неведению того, что такое настоящая литература теперь и когда бы то ни было. Этот роман мне до странности напоминает ласкающего лебедей пловца, описанного Гоголем. «Вы погружаетесь в него с головой,— пишет рецензент.— Перевернув последнюю страницу, вы возвращаетесь в окружающий мир слегка задумчивым, как после сильного переживания» (заметьте это кокетливое «слегка»!). «Певучая книга, до краев полная изящества, света и прелести, книга поистине жемчужного сияния»,— шепчет другой рецензент (тот пловец был тоже «до краев полон изящества», а лебеди излучали «жемчужное сияние»). «Работа искусного психолога, который способен исследовать самые потаенные глубины человеческой души». Это «потаенные» (не какие-нибудь «общедоступные», заметьте) и еще два-три восхитительных эпитета дают точное представление о ценности книги. Да, похвала полностью соответствует предмету, о котором идет речь: «прекрасный» роман получил «прекрасную» рецензию — и круг пошлости замкнулся или замкнулся бы, если бы слова тонко за себя не отомстили и тайком не протащили правды, сложившись в самую что ни на есть абсурдную и обличительную фразу, хотя издатель и рецензент уверены, что превозносят этот роман, «который читающая публика приняла триумфально» (следует астрономическая цифра проданных экземпляров). Ибо в мире пошлости не книга становится триумфом ее создателя, а триумф устраивает читающая публика, проглатывая книгу вместе с рекламой на обложке.

Роман, о котором так сказано, вполне мог быть честной, искренней попыткой автора написать о том, что его глубоко задевало, и возможно даже, что не только коммерческие заботы толкнули его на это злосчастное предприятие. Беда в том, что ни искренность, ни честность, ни даже доброта сердечная не мешают демону пошлости завладеть пишущей машинкой автора, если у него нет таланта и если «читающая публика» такова, какой ее считают издатели. Самое страшное в пошлости — это невозможность объяснить людям, почему книга, которая, казалось бы, битком набита благородными чувствами, состраданием и даже способна привлечь внимание читателей к теме, далекой от «злобы дня», гораздо, гораздо хуже той литературы, которую все считают дешевкой.

Из приведенных примеров, надеюсь, ясно, что пошлость — это не только откровенная макулатура, но и мнимо значительная, мнимо красивая, мнимо глубокомысленная, мнимо увлекательная литература. Список литературных персонажей, олицетворяющих пошлость (и по-русски именуемых пошляками и пошлячками), включает Полония и королевскую чету в «Гамлете», Родольфа и Омэ у Флобера, Лаевского в «Дуэли» Чехова, Марион Блум у Джойса, молодого Блоха в «Поисках утраченного времени» Пруста, мопассановского Милого друга, мужа Анны Карениной, Берга в «Войне и мире» и множество других действующих лиц в мировой литературе. Русские критики социального направления видели в «Мертвых душах» и «Ревизоре» обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и из-за этого упускали главное. Гоголевские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значения, так же как господин Омэ мог быть дельцом из Чикаго или Марион Блум — женой учителя из Вышнего Волочка. Более того, их среда и условия, какими бы они ни были в «реальной жизни», подверглись такой глубочайшей перетасовке и переплавке в лаборатории гоголевского творчества (об этом я уже говорил в связи с «Ревизором»), что искать в «Мертвых душах» подлинную русскую действительность так же бесполезно, как и представлять себе Данию на основе частного происшествия в туманном Эльсиноре.

В пошлости есть какой-то лоск, какая-то пухлость, и ее глянец, ее плавные очертания привлекали Гоголя как художника.

СВЯЩЕННАЯ ГОРА \ THE HOLY MOUNTAIN

Мексика-США, 1973 г., 114 мин.

По материалам Радио Свободы

Автор очерка: Дмитрий Волчек

Автор сценария, режиссер, сопродюсер, композитор, монтажер, художник-постановщик, художник по костюмам, автор скульптурных композиций и живописных работ Алехандро Ходоровский.

В ролях: Алехандро Ходоровский, Горацио Салинас, Рамона Сандерс, Хуан Феррара

«Пора покончить с политическими революциями и перейти к поэтическим ре-эволюциям. Как образовалась сеть террористов, так должны создать свою сеть и поэты. Дух поэзии — единственное, что может спасти сейчас мир.»

Алехандро Ходоровский.

Сюжет:

Христос освобождается от оков и оказывается в современном городе, средоточии человеческих пороков, культа смерти и секса. Здесь он и попадает в таинственную эзотерическую школу магов. Там же оказываются и молодые развращенные жизнью персонажи со всей Солнечной системы. Гуру и его ученики отправляются к Священной горе, где живут девять мудрецов, знающих секрет бессмертия…

ТАРО И ЖАБЫ В ПАЛЬТО

Алехандро Ходоровский рассказывает о съемках «Священной горы»

У меня был миллион долларов на съемки «Священной горы». Деньги дал Джон Леннон, он любил мой фильм «Крот» и через компанию «Apple» дал мне деньги, чтобы я сделал любой фильм, какой захочу. Так что я смог сделать эту сюрреалистическую картину о человеке (я сам его сыграл), который путешествует к священной горе, чтобы постичь тайны девяти мудрецов, проживших 30 000 лет. К несчастью, мне пришлось иметь дело с продюсером Аленом Кляйном, который меня ненавидел. Он на много лет запретил показ «Священной горы», права на все страны, кроме Соединенных Штатов, вернулись ко мне только сейчас. Придется ждать, пока он умрет, чтобы фильм смогли показать в США.

У меня не было разрешения на съемки на улицах Мехико — мы снимали на рынке, но нужно было успеть как можно скорее, пока нас не заметила полиция. Сцена с жабами в костюмах была очень сложной: когда мы пытались одеть их, они надувались, так что нам приходилось их сжимать, выдавливая воздух. Многие думают, что я убил этих жаб, но это не так. Раньше я всегда, чтобы шокировать, говорил, что убил их, но на самом деле использовать живых жаб оказалось слишком дорого, так что я взял резиновых, а кровь сделал из сметаны с овощным красителем. (Для сцены в «Святой крови», где умирает слон, я использовал овощной краситель и мед, чтобы сделать кровь).

Я хотел сделать «Священную гору» фильмом о мистическом просветлении. Я обыскал весь Нью-Йорк, Мехико и Лос-Анджелес, чтобы найти актеров, которые сыграли бы мудрецов: отыскать правильного человека было все равно, что найти клад. Но актеры, которых я выбрал, никуда не годились — они все хотели заработать деньги, прославиться и принимать наркотики. Перед началом съемок я запер их на два месяца в одном доме. Я позволил им спать только четыре часа в сутки, и мы прошли курс мистических тренировок — смесь дзена и йоги. Я был не в своем уме, но не сомневался, что обязан сделать нечто священное.

Мы начали съемки без сценария, я сделал план на каждый день: только куда мы должны поехать, а не то, что будем делать. Мы заплатили владельцу городского зоопарка, и он одолжил нам животных, но когда надо было снять процессию с распятыми ягнятами, пришлось взять ягнят в ресторане. Я отснял сцену, вернул ягнят, и их съели.

Снимая «Священную гору», я пытался быть предельно честным. Я не мечтал разбогатеть или прославиться. В фильме почти нет диалога, но я не собирался делать его развлекательным или забавным — я хотел расширить границы сознания. Я воспринимал кино, как поэзию, и всегда говорил, что ищу в кино то, что хиппи ищут в наркотиках. Я пытался сделать фильм, который взорвет сознание. Сегодня фильм кажется мне слегка наивным. В то время я был в поиске — я хотел знать, что такое гуру, что означает быть Буддой. Я ел галлюциногенные грибы, ЛСД и начал изучать таро. Пару раз во время съемок я рисковал жизнью; когда мы забрались в горы, началась снежная буря, пять человек погибли там несколькими месяцами раньше, и я думал, что тоже погибну. Уцепившись за камень, я сказал себе: «Мне нельзя умирать,— надо закончить этот чертов фильм!».

В таро круг с девятью точками символизирует познание вселенной. Девять точек соответствуют планетам. В конце фильма камера отъезжает назад и открывает иллюзию. Я хотел показать, что мы движемся от сказочного символизма к реальности и что сам я — не гуру, а просто что-то ищущий человек. Так что благодаря фильму я узнал таро.

Если бы я не сделал это фильм, я бы сейчас работал психиатром. Я никогда не учился режиссуре: когда я делал свой первый фильм, «Фандо и Лис» (1968), я нанял фотографа, и всюду за ним ходил. Я не представлял, как использовать операторскую тележку, я вообще ничего не знал. Просто пришел и начал снимать. В Чили у меня была театральная труппа, мы ставили мюзиклы, Шекспира, Сервантеса, Ионеско, Беккета — всё, что угодно. Потом я учился мимическому искусству у Марселя Марсо в Париже. Мим работает с выражением и движением в пространстве,— если вы знаете это мастерство, вы точно понимаете, как снимать фильм. Благодаря этому я без всякого обучения понял, как делать фильмы.

Sight and Sound, June 1999.

ПереводДмитрияВолчека

Алехандро Ходровский прославился как один из наиболее радикальных режиссеров в истории кино. Из-за его фильмов закрывали целые фестивали, зачинали десятки судебных разбирательств, запрещали его искусство и пытались линчевать. Готовясь к съемкам «Священной горы», Ходоровский на два месяца запер актеров в доме, из которого они не могли выйти. Все спали только четыре часа в сутки, ели галлюциногенные грибы и ЛСД, проходили курс йоги, медитировали. Для «Крота» Ходоровский заказал десять тысяч кроликов. «Я хотел снять гигантское бегство кроликов,— знаете, как в ковбойских фильмах мчатся бизоны. Но мне привезли только триста кроликов. Триста живых кроликов не имеют никакого смысла. Триста мертвых,— да. Так что я придумал сцену чумы и всех их убил своими руками. Это оказалось очень легко: кролик меньше защищает свою жизнь, чем женщина оргазм».

Алехандро Ходоровский один из основателей постсюрреалистического движения «Паника»,— языческого анархического театра, прославляющего Пана. Кульминацией серии скандальных хеппенингов стала «Сакраментальная мелодрама» — четыре часа под джазовую какофонию по сцене метались полуголые девушки, а Ходоровский, появившийся в черной коже и мотоциклетном шлеме, разделся догола, забросал публику живыми черепахами, пустился в пляс с бычьей головой и кастрировал раввина.

Алехандро Ходоровский дружил с «битлами» — Джоном Ленноном и Джорджем Харрисоном, гадал на Таро Питеру Гэбриелу, ел гамбургеры с Мэрилином Мэнсоном в Лос-Анджелесе, встречался в Париже с Дали. В том числе сошелся и с Кастанедой.

Алехандро Ходоровский пишет книги. Их тоже пытались запретить и объявляли опасными. Писатель отвечал на это: «Искусство не вправе задавать себе вопрос, опасно ли оно. Когда Гете опубликовал свои „Страдания молодого Вертера“, две тысячи молодых людей покончили с собой. Четыре евангелиста написали Новый Завет, и в результате погибли миллионы. Евангелие — атомная бомба. Бог — главный серийный убийца. Сколько людей погибло из-за учения Будды? Я не более опасен, чем Будда, Иисус Христос или Гете, потому что все опасно».

Ходоровский живет в одном из самых дорогих районов Парижа,— восьмой округ, окна выходят на дрожащие от ужаса под кроссовками фанатов Елисейские поля: чемпионат мира по футболу. Ходоровский с любопытством разглядывает орущих баварцев в сине-белых шарфах.

— Посмотрите, одни мужчины. Футбол — это пир гомосексуальной фантазии. Мужчины обожают других мужчин, глазеют на них, даже дерутся из-за них, и все это маскируется спортом!

Мэрилин Мэнсон восхищался: «Ему семьдесят, а он все еще гений». Семидесятилетний Ходоровский не похож на старца,— скорее на небрежно загримированного актера студенческого театра — фальшивый седой парик, накладные усы,— одно движение, и появится мистический всадник El Topo, Вечный Жид, скитающийся по континентам с колодой таро и сывороткой из мексиканских грибов.

— Мои родители из Одессы. Любимый сын моей бабушки утонул в Днепре в половодье. Мальчик пытался спастись, влез в книжный шкаф, в котором лежали тяжелые тома Талмуда, и утонул вместе с ними. Тогда бабушка рассердилась на Бога и отвергла иудаизм. В 1905 году они эмигрировали в Чили, отец открыл обувной магазин и назвал его «Украинский дом». А мою бабушку с материнской стороны во время погрома изнасиловал казак, она приехала в Чили беременная и родила дочь от этого казака — мою мать. По отцу я — Ходоровский, по матери — Пружанский, а фамилию казака, к сожалению, не знаю. Мой отец был сталинистом. Он был похож на Сталина, носил такие же усы и одевался, как Сталин. А шурин моей матери — лысый и беззубый — был очень похож на Ганди. Так что я вырос в доме, где были Ганди и Сталин.

На одной фотографии в книге «Крот» Ходоровский похож на молодого Дженезиса Пи-Орриджа: порочная бесполая улыбка. На соседнем снимке у него усы, буйная шевелюра хиппи, пестрый свитер, на груди — золотой амулет майя. Шарлатанистый гуру, приехавший на сытый север соблазнять анархисток из богатых семей? Или настоящий шаман, постигший тайны девяти мудрецов Священной Горы и теперь прячущий в полной кошек парижской квартире флакон с эликсиром вечной молодости?

Кошек, следящих за нашим разговором о сексуальности футбола,— девять, и у каждой, как водится, девять жизней. Девятый старший аркан таро — Отшельник. Ходоровский показывает карты — марсельскую колоду таро 15 века, реставрацию которой он недавно закончил.

— Меня считают мистиком, но я не мистик, и не «художник», я просто играю в игры, как в казино.

Цифры и зеленая кровь

Девять — это и число лучей в энеаграмме, мандале «Нью Эйдж», мистической схеме аттестации личности: три луча на физические характеристики, три на ментальные, три на эмоциональные. Энеаграммы изучают в центрах Арики, духовных школах чилийского гуру Оскара Ичазо, последователя Гурджиева. Когда Джон Леннон, восторгавшийся фильмом Ходоровского «Крот», решил финансировать съемки «Священной горы», 17 000 долларов было потрачено на церемонию «иллюминации» режиссера.

— Оскар Ичазо приехал в Мехико, и я пришел к нему в отель, трепеща — я был тогда одержим идеей духовного просветления. Ичазо достал бумажку с оранжевым порошком: «Вот самый чистый в мире ЛСД». Я растворил порошок в воде, выпил… Прошел час, но ничего не случилось. Тогда Ичазо предложил мне косяк: «Самая лучшая марихуана из Колумбии». Я дунул, и тут же все стало замечательно. Я стоял у окна, и мне открылась вся история живописи: деревья были Ван Гогом и Ренуаром. Ичазо подвел меня к зеркалу, и я увидел монстра, страшную мумию. Потом он сказал: «Загляни в свое сердце». Я оказался в гигантском золотом храме, и понял, что сердце — не машина, которая меня убивает, а мой самый большой друг. Я ждал продолжения, но тут заметил, что мой гуру уснул. Его храп и был высшей истиной.

Готовясь к съемкам «Священной горы», Ходоровский на два месяца запер актеров в доме, из которого они не могли выйти. Все спали только четыре часа в сутки («бессонница — вот лучший наркотик!»), ели галлюциногенные грибы и ЛСД, проходили курс йоги, медитировали. Затея кончилась полным провалом:

— Когда тренинг завершился, из дома вышли не просветленные люди, а какие-то клоуны, хныкающие, что их плохо кормят. Теперь я думаю, что просветления не существует. Главное — быть живым, здесь и сейчас. Это самая большая тайна.

Ходоровский так же внимателен к цифрам, как Питер Гринуэй. В первой сцене «Крота» ровно сто женщин.

— Это сто изнасилованных невест. Когда-нибудь я сниму кино, где будут тысячи женщин в платьях изнасилованных невест.

У продюсера фильма «Бивень» Ходоровский потребовал тысячу слонов, но получил только семь. Фандо из «Фандо и Лис» должен был съесть двадцать вареных яиц подряд («Он отказался, закричал: „Ты хочешь меня убить!“ Конечно, я хотел его убить,— он был амбициозный блондин, слишком старательный актер, чтобы хорошо играть»). Для «Крота» Ходоровский заказал десять тысяч кроликов.

— Я хотел снять гигантское бегство кроликов,— знаете, как в ковбойских фильмах мчатся бизоны. Но мне привезли только триста кроликов. Триста живых кроликов не имеют никакого смысла. Триста мертвых,— да. Так что я придумал сцену чумы и всех их убил своими руками. Это оказалось очень легко: кролик меньше защищает свою жизнь, чем женщина оргазм.

В фильмах Ходоровского — океаны крови. В «Фандо и Лис» врач берет кровь из вены актрисы, наливает в бокал и пьет. «Тогда еще не было СПИДа, мы не боялись. Все старики — вампиры». Кровь в «Священной горе» — это крашеные сливки. В «Святой крови» из хобота умирающего слона льется красный мед. В «Кроте» течет красная река, в «Святой крови» храм построен на кровавом озере… В сцене сражения, завершающей «Крота», были раздавлены сотни арбузов, а когда герой приносил себя в жертву, подожгли человеческий скелет, облепленный бифштексами.

— Общество не любит красный цвет. Красный — это цвет светофора, это коммунистический террор, менструация, геморрой… Я запущу в раны зеленую кровь, синюю, фиолетовую. Раны будут кровоточить мыльными пузырями, бабочками, хрустальными шарами, коровьими языками, гамбургерами. Ох, какое наслаждение!

— Когда я покидал Чили, я решил расстаться со своим прошлым, со своими родителями, со своей национальностью. Я выбросил записную книжку в океан.

В 1953 году, в первый же парижский день — точнее, в первую ночь, было три часа утра — Ходоровский позвонил Андре Бретону и потребовал, чтобы тот немедленно его принял. «Да кто вы такой?»,— возмутился патриарх сюрреализма. «Меня зовут Ходоровский, мне двадцать четыре года, я приехал из Чили, чтобы воскресить сюрреализм».

Воскресить сюрреализм не удалось, легче было похоронить.

— Сюрреализм умер. Они стали такими мелкобуржуазными: ненавидели рок-н-ролл, научную фантастику, ковбоев, порнографию! А у меня была огромная коллекция порнографических открыток. Порнография — это магия, тайна!

Ходоровский, Фернандо Аррабаль и Ролан Топор объявили о создании нового, постсюрреалистического движения Паника,— языческого анархического театра, прославляющего бога Пана.

— Никакого движения, конечно, не было. Это была шутка. Культура — это чудовищно, культура — идиотизм. Теперь выпускают книги о Панике, научные исследования. Это все ни к чему: искусству вообще не нужны философы.

«Паника — сексуальный акт во всей его полноте»,— объясняет Аррабаль. Кульминацией серии скандальных хеппенингов стала «Сакраментальная мелодрама» — четыре часа под джазовую какофонию по сцене метались полуголые девушки, а Ходоровский, появившийся в черной коже и мотоциклетном шлеме, разделся догола, забросал публику живыми черепахами, пустился в пляс с бычьей головой и кастрировал раввина.

— Я хочу, чтобы мои фильмы были похожи на стихотворения. Я никогда не пью, но однажды выпил водки, потому что водка прозрачная: пить ее — все равно, что пить стакан. Потом я занимался любовью со своей женой Валери, и вдруг заплакал. Я прошептал ей в ухо с отчаянием и даже угрозой: «Я — поэт».

Застывшие в тридцатых годах сюрреалисты спорили о политике; многие, по старой памяти, сочувствовали коммунистам. К социальным вопросам Ходоровский относится с брезгливостью:

— Что я думаю о будущем общества? Думаю, что общество будет разделено на круглых светящихся людей и бегемотов… Безногих бегемотов с гигантской пастью, без глаз и ушей, а в огромной заднице у них будет дверца. Иногда оттуда будут вылетать пушечные ядра дерьма и убивать других бегемотов. Вместо носа у бегемотов будет палец, и они будут мечтать, чтобы круглые люди его пососали. И у них будет бог — прозрачный бегемот, который испражняется ангелами. Вот что я думаю о будущем общества.

Три яйца Леонардо и гигантская Офелия

Ходоровский — единственный режиссер на свете, которому удалось уничтожить целый кинофестиваль, причем довольно известный — в 60-е годы в Акапулько приезжали многие голливудские звезды. На фестивальной премьере «Фандо и Лис» зрители устроили погром в кинозале; Ходоровский, которого поджидавшая на улице толпа собиралась линчевать, спасся, спрятавшись в багажнике лимузина. После этого скандала в 1968 году фестиваль в Акапулько закрылся навсегда.

— Сначала их шокировало, что четыре седовласые матроны играют в карты, соблазняя при этом усатого мужчину в одних трусах. Ставка в игре — консервированные абрикосы,— это мужские яйца! А драка в зале началась, когда мой персонаж вырезал у куклы дыру между ног и стал запихивать туда маленьких змей. Не понимаю, почему они хотели меня убить,— это такая красивая сцена!

Ходоровский — точно современный Леонардо: едва ли не половина его работ спрятана, изувечена, потеряна. Единственная копия его первого фильма — пантомимы «Отрубленные головы» — бесследно исчезла. Запрещенный в Мексике и изуродованный американскими прокатчиками «Фандо и Лис» тридцать лет пролежал в архиве и только в 1999 был восстановлен и выпущен на видео. «Священную гору» продюсер Аллен Клайн после ссоры с режиссером («наверное, Клайн ненавидит меня, потому что я видел, как он жрет огромный гамбургер у дверей сиротского приюта») изъял из мирового проката на 25 лет.

— Клайн моложе меня, он рассчитывает меня пережить. Но, думаю, здоровье у меня лучше.. Мы с ним бежим наперегонки со смертью. Надеюсь, он сдохнет раньше.

В 1971 году, после сумасшедшего успеха «Крота» в Нью-Йорке, Ходоровский рассказывал о своих планах:

— Если я буду снимать «Гамлета», Офелия будет весить пятьсот килограммов!.. Почему бы и нет? Красота никогда не используется в кино. Голливуд вообще не понимает женскую красоту.

Самый великий из его неудавшихся проектов — экранизация романа Фрэнка Херберта «Дюна». Это был волшебный провал! — Ходоровский показывает раскадровку несостоявшегося фильма — огромный том в синем ледерине, похожий на самиздатовскою машинопись «Доктора Живаго» — восковая тяжесть мертворожденного младенца. Это был грандиозный, немыслимый проект, круче Офелии на Манхеттене. В ролях: Орсон Уэллс, Сальвадор Дали и Глория Свенсон, музыка «Пинк Флойд» (1975 год!), дизайн каждой планеты делали Гигер, Мёбиус и Крис Фосс, лучшие художники.

-Мне не нужны были космические корабли, похожие на американские холодильники! Я хотел, чтобы это были драгоценности, машины-звери, механизмы души. Мы мечтаем о кораблях чрева, барокамерах для реинкарнации в новых измерениях, о кораблях-шлюхах на топливе из спермы наших страстных эякуляций!

В конце концов, проект провалился, когда продюсер решил, что слишком обширное участие европейцев повредит американскому прокату фильма. В 1984 году роман Херберта экранизировал в Голливуде Дэвид Линч:

— Узнав, что «Дюну» снимает Линч, я буквально заболел. Я очень ценю Линча, и был уверен, что он сможет сделать превосходный фильм. И вот я отправился в кино, с двух сторон меня поддерживали сыновья, потому что мне было плохо от зависти. В начале фильма я был совсем бледный, буквально растекся в кресле, но чем дальше, тем лучше я себя чувствовал, мои щеки розовели, потому что фильм оказался полным дерьмом.

«Бивень» (1978), снятая в Индии сказка, была изъята из проката самим режиссером, благоразумно решившим спрятать стопроцентно коммерческую и скучную ленту. «Вор Радуги» (1990) — еще один провал: «За мной ходили три шпиона и докладывали продюсеру всякий раз, когда я хотел изменить хотя бы строчку в диалоге. Я ненавидел Питера О'Тула, обращался с ним, как с собакой». В остатке — три фильма, которые Ходоровский считает своими: «Крот», «Священная гора», «Святая кровь».

— Я делаю кино не глазами, как другие режиссеры, а яйцами. У меня было три яйца, и после каждого фильма я одно терял. Теперь я совсем без яиц и могу петь в церковном хоре.

Психодрамы в «Мистическом Кабаре»

Фильмы Ходоровского вопиюще несовершенны: они распадаются на части, произвольно меняется ритм («Несовершенные вещи интереснее; я люблю китайские боевики и думаю, что Музей Современного Искусства надо построить в Чайнатауне»), и в то же время каждый кадр просчитаны. «Алехандро — гениальный безумный математик»,— говорит Аррабаль. Ходоровский настаивает, что все его образы нужно воспринимать, как символы («Весь мир состоит из символов,— учил Рене Генон»), и у каждого есть точное значение. Понимает ли что-то зритель? Многие ли догадываются, что возникающий на несколько секунд в кадре полумесяц, полный яиц, символизирует материнство, а горящее пианино, которое то валится на землю, то вновь подскакивает,— символ не желающей сдаваться, но обреченной цивилизации?

— Если на мой фильм придут три человека — уже хорошо. Я считаю, что каждый образ на пленке — отпечаток: так полицейский видит след ботинка, и у него в руках вор.

«Мозг Алехандро работает, как три тысячи сумасшедших компьютеров»,— смеется художник Мёбиус, с которым Ходоровский сделал комикс «Инкал». Многие в самом деле считают его безумцем. Рассказывали, как он набросился на совершенно незнакомого человека с воплями: «На кого ты похож?! Почему ты носишь такую одежду?! Да тебя надо…!». На съемках «Крота» он потребовал, чтобы в контрактах всех актрис был пункт о том, что они обязуются не спать с режиссером.

Традиционные религии — вот тема, которой в разговоре с ним лучше не касаться. Я неосторожно спрашиваю Ходоровского о кощунствах комикса «Безумица священного сердца»: героя серии, профессора Сорбонны («это я, и не совсем я, потому что профессор — импотент, а у меня пятеро детей») содомизируют, чтобы он родил Мессию. Ходоровский возмущен:

— Да, я не верю в религию, я верю в мистику. Как можно верить в то, что у Бога есть имя — Иегова, Иисус Христос, Аллах или Будда, как может бог быть чьей-то собственностью? Как можно сжигать людей, говоря о христианском милосердии? Как может еврей плакать оттого, что его дочь вышла замуж за гоя? Есть надо именно свинину — это самое чистое мясо. Я — еврей — надеваю пиджак, на котором развешаны ломтики ветчины, и в нем медитирую.

В «Фандо и Лис» Папа Римский — безумная бородатая женщина, разбивающая статую Венеры (чувственность).

— Я был в Ватикане и видел, как от Папы отгоняли голубя…. Вообразите только Христа, отгоняющего Святого Духа!

Мэрилин Мэнсон, называющий себя «жрецом Церкви Сатаны», предложил Ходоровскому снять сиквел «Крота». Сюжет фильма «Сыновья Крота» таков: дети похороненного на райском острове Крота (его, как и в первой картине, играет Ходоровский) Авель и Каин (Каином будет Мэнсон) пытаются похоронить мать рядом с отцом, но вход на остров для них, как и для всех прочих, закрыт. Фильм уже снят и выходит на экраны в 2005 году.

А пока каждую среду Ходоровский читает лекции в парижском «Мистическом кабаре». Студенты Ходоровского сражаются с собственными предками, разыгрывают психодрамы, учатся говорить на языке таро, делают друг другу массаж, изображая астронавтов на пути к иным галактикам.

— Изучать генеалогическое древо — это погружаться в кошмар, бороться с монстром, но этот монстр может отдать вам клад. И из этого дерьма — фамильного древа — мы учимся добывать сокровище. Я решил понемногу, как ложкой вычерпывают море, лечить эмоциональные болезни человечества.

Биография режиссера:

Алехандро Ходоровский родился в г. Икик (Чили) 7 февраля 1929 года. Его семья бежала от погромов из царской России буквально на край света. Отец мечтал о карьере врача для своего сына, но сын связался с театром марионеток. В 1942 году он переехал в Сантьяго, поступил в Университет, работал цирковым клоуном, актером кукольного театра. В 1955 году он отправляется в Париж, где вместе с Марселем Марсо изучает пантомиму. Работал с Морисом Шевалье, в 1957 году снял свой первый фильм «Отрубленные головы» («Les Tetes interverties»), который не сохранился. Ходровский сошелся с сюрреалистами Роландом Топор и Фернандо Аррабалем, и в 1962 году они создали движение «Паника», в честь языческого бога Пана. В составе этой группы он написал несколько книг и театральных пьес. К концу 60-х он поставил ряд авангардных спектаклей в Париже и Мехико, создал серию комиксов «Fabulas Panicas», и снял свой первый из «выживших» фильмов, «Фандо и Лис» («Fando y Lis», 1967), сюрреалистическую любовную историю, по пьесе Ф. Аррабаля.

В начале 70-х выходят картины «Крот» (El Topo, 1970) и «Священная гора» (The Holy Mountain, 1973), моментально ставшие культовой классикой мирового кино. В 1975 году Ходоровский возвращается в Европу и начинает работу над невиданной доселе кинопостановкой: экранизацией романа Франка Герберта «Дюна». В фильме должны были сниматься Сальвадор Дали и Орсон Уэллс, музыку написать Pink Floyd, а над визуальной стороной трудиться Гигер, О'Бэннон (которые позднее работали над фильмом «Чужой»), а также Жан «Мебиус» Жиро. Однако, вскоре продюсеры закрыли проект, и в конце концов роман в совершенно ином стиле экранизировал Дэвид Линч.

Следующим фильмом Ходоровского стал «Бивень» («Tusk», 1979), история дружбы девочки и слона. Картина была дружно обругана критиками. В начале 80-х вместе с Мебиусом и другими художниками он работает над многочисленными комиксами, графическими и анимационными проектами, пишет книги. В 1989 он возвращается в режиссуру и снимает «Святую кровь» («Santa sangre»), фильм, получивший широкий мировой прокат и восторженные отзывы кинематографистов. В 1990 году он приглашает Омара Шерифа и Питера О'Тула в свою следующую, на этот раз оказавшуюся провальной, картину «Вор Радуги» (The Rainbow Thief). В течение 90-х годов в содружестве с многочисленными художниками-графиками Ходоровский продолжает работать в сфере анимации.

В 2005 году выходит долгожданный фильм Ходоровского «Сыновья Крота» («Los Hijos del Topo»), продолжение его знаменитой работы «Крот», 1970. Главного героя, как и в первом фильме, играет сам Ходоровкий, а его сыновей Авеля и Каина играют… сын режиссера Аксель Ходоровский и Мерлин Мэнсон.