Контакты с автором

Вся жизнь впереди

Корнелий путешествовал налегке, всего пять чемоданов наверху повозки, кофр и походный столик с раскладными стульями. После получения наследства от тетушки Марты, которую он едва знал и даже смутно представлял, как она выглядит, он неожиданно оказался богатым человеком. Сколько он помнил, в семье всегда недоставало денег. Маменька умерла от слабых легких, когда Корнелию едва исполнилось десять, оставив на руках отца еще и двух сестер-близняшек пяти лет. Отец больше не женился, вверив воспитание детей матушке природе да бесчисленным гувернерам-французам, неизменно заводившим шашни с дворовыми девками, за что и были все они изгоняемы поочередно по прошествии короткого времени, дабы не пострадала нравственность детей. Отец — Корнелий старший, инспектор-попечитель богоугодных заведений в редкие визиты юного корнета домой, (из кавалерийского полка, в котором служил Корнелий отпускали крайне неохотно, времена были тревожные и на границе Курляндии, где квартировалась часть, все чаще звучали выстрелы и проходили маневры, даже поговаривали о скорой европейской кампании) отец непременно в в конце каждого отпуска вытаскивал из объемного, но полупустого портмоне рыжей телячьей кожи несколько казначейских радужных билетов разного достоинства и, смущаясь, совал сыну куда-то за лацканы мундира, забывая, что у форменной одежды карманов не было вовсе. - Это тебе на лакричные пастилки, дорогой Корнелий, знаю, какой ты до них охотник, - бормотал Корнелий старший. Любимый сын, так же краснея, говорил отчего-то вполголоса «Спасибо, папа!» и аккуратно сложив деньги фантиком, прибирал их бережно а одну из седельных сумок, лежащую на полу в ногах кровати. На такую сумму можно было купить воз пастилок и оба об этом знали, конечно. Прибыв в полк, он послал за ужином Прохора в трактир. Вышла заминка. Янкель, хозяин деревенской ресторации, не хотел отпускать блюда. Велев отнести ему четвертной, юный гусар задумался, глядя в окно на двор, где осторожный соседский кот, воровато оглядываясь, охотился на цыплят. Корнет был вечно в долгах. Служба в легкой кавалерии, да еще в полку, чьим почетным командиром был сам император, дорогого стоила. Коня нужно было иметь особой масти, в зависимости от порядкового номера эскадрона. Во втором, к которому был приписан корнет, все лошади были белые и для того, чтобы приобрести ахалтекинского скакуна такой редкой масти для сына, отец продал справную деревеньку Потапово с тремястами душ мужицкого населения. С фуражом полковой командир мудрил в пользу своего необъятного кармана и, дабы не кормить Алмаза, как звали скакуна, гнилым сеном, Корнелий был вынужден покупать овес на собственные деньги, что при нынешней неслыханной дороговизне было очень накладно. А сбруя с серебренными накладками персидской работы? А высокое казацкое седло из тех, что сейчас в моде? А новая портупея и прочая амуниция? Шорник Станкевич, из обрусевших поляков, драл неслыханные деньги, но правда и то, что и седельные сумки, и ташка, плоская сумка, крепившаяся к портупее, и сама портупея были прочны, легки и искусно вышиты узорами из желтых шелковых нитей с золотой проволокой, искусно вплетенной в них. Он не заплатил еще портному за изрядно построенные доломан и ментик— старый жид на этот раз превзошел самого себя и вещи вышли на совесть. Талия получилась осиная, грудь, подбитая ватином с изнанки (хитрость, известная многим) создавала ощущение богатырской стати, опушка ментика соболиным мехом подчеркивала пронзительную глубину черных глаз юнца, эполеты струили золотую мишуру по широким плечам. Рейтузы-чечкиры обтягивали изящной формы икры. Корнелий в своем новом одеянии был строен, глядел таким ясным соколом и бравым воякой, что даже подполковник Родентопп порывался первым отдать ему честь при каждой встрече. Кивер с голубой бархатной подкладкой был настолько хорош, что корнет оставил его на прикроватном столике и ночью, встав по нужде, не удержался и протер шерстяным лоскутом черный лаковый козырек, предварительно подышав на него. Витиеватый бронзовый вензель императорского дома на головном уборе изображал двух лебедей — белого финифтяного, и черного, смальтовой эмали под сенью дуба, где каждый желудь олицетворял город, волость или край. Лебеди сплели свои шеи под золотой короной бриллиантовой осыпи с мальтийским крестом поверху, в перепончатых лапках бережно сжимая знаки величия — скипетр и державу. Корнелий не был фатом, как ты можешь счесть, любезный мой читатель, напротив, он был хорошим воином и служба давалась ему легко. Век был иной, нежели нынче — он был галантным, и, прежде чем попытаться убить друг друга, точнее враг врага, в те времена воины часто обменивались любезностями на безупречном французском, а иные еще и перебирали общих знакомых и родственников.

Так что Корнелий заботился прежде всего о приличии, а в нем важнейшим пунктом было смотреть на дело так, будто смерть на поле боя — это маленькое неудобство, которое мы готовы потерпеть ради роскоши парадов, ослепительного блеска паркета и лукавых взглядов юных красавиц на императорских балах и приемах. С товарищами Корнелий был ровен и рассудителен, играл в вист по маленькой, долги делал не более других и уже побывал в деле, выказав изрядную храбрость, за что и был награжден томпаковым знаком «За отвагу и доблесть» с латунными топориками в венке из малахитовых дубовых листьев. - Карточных долгов у меня нет, а зеленщик и мясник, молочник и трактирщик, да и жид, сшивший мне мундир, могут и подождать. В конце концов, глупо платить сразу, ведь в следующей вылазке я могу погибнуть и тогда долгов платить будет вовсе необязательно, - говорил он себе и подкручивал воображаемый усы. Увы, там, где должно быть главное украшение кавалериста, пробивался пока только пушок. Да и щеки были румяны, как у девицы на выданье — такие же персиковые тона. Приходилось идти на ухищрения и принимать на ночь крупицу мышьяка, как советовали старшие и опытные товарищи. Тогда поутру по лицу разливалась интересная бледность, а под глазами набухали синяки. Глядя на Корнелия, можно было счесть, что ночь он провел в чаде кутежа и игре. С кутежами было сложно. Корнелий умом понимал, что должен в них участвовать, но сердце его к пьянству и разврату не лежало. Один раз он попробовал жженку в веселом доме мадам Мари и спустя полчаса его вывернуло наизнанку прямо в кадку с фикусом, подле кожаного старого дивана, на котором вольготно расположилась целая охапка жриц любви в самых соблазнительных позах. Одна негодница даже сняла прюнелевый башмачок и розовый атласный ее чулок покачивался перед его носом, пока корнет извергал из себя пунш. Больше товарищи его не звали, да он и сам не хотел. Вечерами Корнелий сочинял эпистолы для папа и сестер с обстоятельными описаниями погоды, бон мо, услышанными за обедом у полкового командира, молитвами и витиеватой подписью в конце. Любимые его младшие сестры Марта, названная так в честь тетушки - маминой сестры и Элоиза в ответ присылали пухленькие послания на бумаге ручной выделки с водяными знаками, полные наставлений беречь себя и засушенными лепестками роз меж страниц. Жизнь была налажена, впереди была женитьба по получению офицерского чина на дочери соседа по имению Агате Петровне Старостиной, что была обещана ему еще при ее рождении, выход в отставку в глубокой старости, лет этак тридцати пяти, в капитанском или, чем черт не шутит, майорском чине и занятия хозяйством в окружении любящей супруги и деток. Аглае в этом году минуло двенадцать лет и ей нравилось быть нареченной настоящего корнета. В редкие приезды Корнелия домой, когда он визитировал в имение Старостиных, Агата, поначалу строго глядевшая исподлобья и игравшая настоящую взрослую невесту, забывалась через полчаса и, взобравшись на колени корнету, перебирая субтильными пальчиками с розовыми ноготочками золотую мишуру эполетов, жарким шепотом поверяла Корнелию свои детские тайны и радости, заботы и печали. А на прощание вновь изображала взрослую даму, давала ручку для поцелуя, чтобы в следующий момент обнять его худенькими ручками и взять обещание приехать как можно скорее. «Милый Корнелий, - писала она ему, - как тут тоскливо и одиноко без вас. Лонгрин, отцовский рысак так ударил копытом конюха, что мы думаем, старик уже не поправится. Кошка Тильда вновь окотилась и принесла трех рыжих и одного серенького малыша. Они такие премиленькие. Меня хотят отдать в пансион благородных девиц и уже возили на беседу с попечительницей. Она строгая и совсем не улыбается, и еще у нее усы больше ваших. Новые туфли, которые были куплены по такому случаю ужасно жмут и теперь дворовая девка Настька ходит по усадьбе и разнашивает их. Погоды у нас стоят хорошие, только вчера была гроза и промокло сено, которое не успели убрать. Теперь папенька ходит и считает убытки, а маменька ворчит и бранит слуг не за что. Поскорее приезжаете, милый Корнелий. Ваша любящая невеста Агата». Корнелий хранил письма в окованном медью сундучке под кроватью, вместе с материнской ладанкой из кипарисового дерева, душистым мылом и гадательной колодой карт Таро. Перед сном он решил разложить их. В первый раз вышла дальняя дорога и повешенный — в сочетании смерть. Он разложил еще — опять смерть. Корнет сгреб карты в угол стола и раскурил вишневую трубочку, развалившись в покойном халате на низком кресле венской работы. Дым поднимался клубами к свечам в бронзовом канделябре, изображавшем играющих наяд, шел по току воздуха из приотворенного оконца к нетопленой белой печи-голландке с синими изразцами, на которых мельницы перемежались катающимися на коньках горожанами и диковинными зверьми и стлался по глинобитному полу. Корнелий посмотрел на совершенно кошачью морду льва на одном из изразцов и хмыкнул. Затем, встав на колени, наскоро помолился, разделся до белья, лег и скоро уснул.

Утром, тщательно выбрившись, хотя необходимости в этой процедуре не было, отчитал денщика Прохора за пятнышко на обшлаге нового ментика, натянул на ноги ботики и вышел во двор. Светало, слышны были кукарекания петухов, брех собак и скрип колодезного ворота. Было еще прохладно и Корнелий накинул венгерский кунтуш. Сегодня опять приграничные разъезды. Стоявший напротив них на территории сопредельного государства полк королевских гусар третьего дня пришел в движение. Разведчики рапортовали о маневрах. Через час выдвинулись и Корнелий сотоварищи. Сотник Егор Карамышев решил пощупать, из какого теста вылеплена немчура и прогарцевав ввиду неприятельского разъезда, вскинул ружье и выстрелил, не целясь в сторону неприятельских гусар. Один из них упал с лошади. Вокруг него сгрудились спешившиеся товарищи. Сотник плюнул в досаде: «Вот когда нарочно выцеливаешься, ни за что не попадешь, а тут на тебя, снял гусара как колосок саблей срезал. Будет жарко». Неприятель оседлал лошадей и до Корнелия донесся звук трубы. Из ближайшего перелеска показался целый эскадрон немцев. Он растянулся, с флангов охватывая русский разъезд. - Встретим смерть как подобает русским офицерам! С богом! - скомандовал сотник. Корнелий сжал зубами ремешок кивера, обнажил саблю и пришпорил лошадь. Мимо болотистой низинки, из под копыт в воздух летят брызги ржавой воды и клочья черного торфа, мимо тумана, цепляющегося за искривленные березки, мимо родных сестер, что там, где-то за спиной хлопочут по хозяйству, мимо папеньки и смешной Агаты, мимо, мимо, мимо... Вот уже видны налитые красной яростью глаза противника. Сшибка. Корнелий падает. Левое плечо горит адским огнем, перед глазами лужица болотной воды, в ней плавает выводок белесых тритонов, они становятся красными. Корнелий дергается, гусар всаживает ему меж лопаток пику и скачет дальше. Эрнст, так его зовут, рад настоящему делу. Застоялись молодцы в дозорах, заскучали в разъездах, теперь все будет по иному. Сейчас ранняя весна, зелень мундира сливается с первой листвой. Клейко пахнет березами, огненно-дымчато свежей кровью, остро порохом и навозом. Равнодушные к людским забавам пташки суетятся с прутиками в клювах, щебеча свои нехитрые песенки. Впереди поля и леса, дороги и овраги, села и города, полоненные красавицы и поверженные враги. Эрнст достает оловянную флягу со шнапсом и, отвинтив пробку, делает хороший глоток. Жар разливается внутри как восходящее солнце победы. Наземь летит конверт с листом бумаги, падает в лужицу от следа копыт и расплываются ровные строки чернил: «Милый Эрнст! Ждем тебя к Рождеству. Привези нам маленького русского в подарок, пусть прислуживает. Твоя Анхен скоро разрешиться от бремени, она всех уверяет, что будет непременно мальчик, который вырастет таким же славным воякой, что и его отец. Береги себя. Пиши чаще, твоя сестра Эльвира». Эрнст улыбается в усы своим мыслям, приставив руку козырьком к голове, всматривается куда-то за горизонт, там, далеко, где встает солнце — варварски великолепный город Москау, говорят, что даже крыши его домов сделаны из червонного золота. Москва впереди, как и вся его Эрнста. короткая жизнь.